Seventh Annual Conference of the World-Ecology Research Network
A Virtual Conference, October and November 2021
Submit your abstract here. Due July 30. See below for other important dates and protocols for the online conference.
As the unfolding climate crisis lays bare widening fissures of power, profit and life, the politics of imperialism have become inescapable. Situating today’s geopolitics within the long-run development of modern imperialism and its Civilizing Projects in the web of life, this conference explores capitalism’s dialectics of empire and anti-imperialism – historically and in the present crisis. We invite papers, and proposals for panels, that engage and elaborate connections between world power, world accumulation, and planetary life in their combined and uneven forms.
The Seventh Annual Conference of the World-Ecology Research Network, Imperialism & Anti-Imperialism in the Web of Life takes shape out of a decade-long dialogue within the world-ecology conversation. Two themes – guiding threads as Marx would say – emerged from this dialogue. The first turns on the relation of capitalism’s Cheap Nature strategy to imperialism. Cheap Nature binds capital’s cost-minimizing strategy to its Civilizing Projects – from Iberian Christianization to Truman’s Point Four Developmentalism and the Washington Consensus. Imperialist power is the glue that binds the “economic” logic of capital to the geocultural mechanisms of domination (racism, sexism, etc.) that make possible Cheap Natures and recurrent long waves of capitalist development. “Economic” valorization and “ethico-political” devaluation are dialectically joined. The second theme emphasizes that imperialism is capitalism’s preferred means of class formation and class struggle Against a resurgent ethno-nationalism worldwide, we look towards the potential solidarities of Proletariat, Femitariat, and Biotariat as a differentiated unity. At a moment characterized by the embrace – or wholesale rejection – of past orthodoxies, this conference pursues open questions of geopolitical power, and anti-imperialist struggles, as fundamental to the ongoing class struggles (from above and below) over global order and planetary justice in the web of life.
Submit your abstract here. Abstracts are due July 30. See below for important dates and protocols for the online conference.
We welcome paper and panel proposals on these and other themes relevant to the world-ecology conversation. These include but are not limited to:
Climate history, political power, and popular revolt
Climate Apartheid, Climate Patriarchy, and the Climate Class Divide
Inter-imperialist rivalry, World Wars, and the Struggle for Cheap Natures
Superexploitation and Cheapness in the Web of Life
Unpaid Work, Geopower, and Accumulation by Appropriation
Military Revolutions and Ecological Imperialism
Civilizing Projects, From Columbus to the Washington Consensus
Bourgeois Naturalism, Empire, and the ‘Dangerous Classes’
Imperialism, Anti-Imperialism and the Nature of Socialist Revolutions
Empire, Financialization, and Cheap Natures
Settler Colonialism, Class Formation, & Environment-Making Empires
Social Reproduction and Empire: The Combined and Uneven Development of Socially-Necessary Unpaid Work
Cartographic Revolutions and Modern Imperialism
Resource Wars? Inter-Imperialist Struggle and the (Un)Making of Cheap Nature
Military Revolutions as Environmental History?
Commodity Frontiers and the Contradictions of Imperialism
Imperialism as the Politics of World Accumulation
Power and Violence as Control within the Web of Life
Fossil Capital, Fossil Empires?
Neo-Malthusianism: Ideology of Empire?
Imperial ‘Agrarian Questions’? Agricultural Revolutions in the Long Cycle of World Power
Re-reading the Classics of Imperialism and Anti-Imperialism in the Web of Life
National liberation struggles and the revolt against Cheap Nature
Climate history and class society over the longue durée
Imperialism, the world color line, and the dialectics of racialized proletarianization
Weaponization of Ideology
Undergraduate research is welcome as panel presentations or posterboard session
Submit your abstract here. Abstracts are due July 30. See below for important dates and protocols for the online conference.
PROTOCOLS
Panel presentations will be pre-recorded between August 10 and September 10. They will be available for viewing on September 13. Participants are expected to view panels asynchronously before the synchronous discussion sessions in October and November. Presenters will provide an extended abstract of 1500 words to be published on the conference website.
Session details
Each session is three consecutive hours, including short breaks.
The timing for each session varies to accommodate colleagues from all time zones.
Each session consists of a synchronous plenary speaker, three panel discussions of pre-recorded presentations, with breaks, and a wrap up discussion.
See schedule below for details.
Panel details
Each panel consists of 3-4 panelists and has a moderator/discussant.
The moderator organizes, hosts, and records a Zoom session between August 17 and September 10. Moderators will receive detailed instructions regarding this.
Please note: You may be asked to re-record your session, should the recording be glitchy (visual or audio).
At the synchronous discussion, the moderator begins the discussion with a brief recap of each presentation, drawing out areas of overlap or questions for each panelist.
During the synchronous discussion we will have a designated person monitoring the chat to bring questions to facilitate a smooth and inclusive experience.
Undergraduate & Graduate Student options
We are offering graduate and undergraduate submissions the option of a posterboard session or a panel session.
Graduate students who want to present in an integrated session with colleagues at all levels should tick the box for “Doctoral Candidate” when filling out the “Employment Title” field of the abstract submission form.
A posterboard session will require a short, 5-minute, prerecorded presentation.
A panel session will require a 15 to 20-minute prerecorded presentation.
In both instances there will be a discussion session scheduled during the conference.
Once everyone has registered, we will know if we will have a posterboard session, a panel session, or both. Because this decision is contingent on actual registration, we inform you between August 14-17.
IMPORTANT DATES:
July 30 Abstract submission through July 30. Submit your abstract here.
Aug 2 Notification. Because of the nature of this year’s conference, participants will be notified on an ongoing and rolling basis.
Aug 2-Aug 14 Registration. Because of the nature of this year’s conference, the registration window is short. There will be no early or late registration. Registration is $20US.
August 17 Notification of panels, schedule, and instructions for recording.
September 10 Recordings Due
September 13 Recordings Posted
October 8 Conference opening
November 20 Conference closing
Conference Schedule
Times are posted in the Eastern Time Zone. Please calculate accordingly.
Coffee* and Cocktails* are optional opportunities for connections and conversation.
Friday, October 8 3:00 – 6:00 pm
Coffee* 2:30-3:00
Conference 3:00-6:00
Cocktails* 6:00…
Saturday, October 9, 1:00 – 4:00 pm
Coffee* 12:30-1:00
Conference 1:00-3:00
Cocktails* 3:00 …
Friday, October 22, 7:00 – 10:00 am
Coffee* 6:30-7:00
Conference 7:00-10:00
Cocktails* 10:00 …
Saturday, October 23, 10:00 am – 1:00 pm
Coffee* 9:30-10:00
Conference 10:00-1:00
Cocktails* 1:00 …
Friday, November 5, 1:00 – 4:00 pm
Coffee* 12:30-1:00
Conference 1:00-4:00
Cocktails* 4:00 …
Saturday, November 6, 10:00 am – 1:00 pm
Coffee* 9:30-10:00
Conference 10:00-1:00
Cocktails* 1:00 …
Friday, November 19, 7:00 – 10:00 am
Coffee* 6:30-7:00
Conference 7:00-10:00
Cocktails* 10:00 …
Saturday, November 20, 3:00 – 6:00 pm
Coffee* 2:30-3:00
Conference 3:00-6:00
Cocktails* 6:00…
If you have any questions, please email worldecologyconferences@gmail.com
Please join us on Facebook at https://www.facebook.come/worldecology/
And follow us on Academia.edu at https://www.academia.edu/Documents/in/World-Ecology
In vista dello sciopero globale per il clima che si terrà il 27 settembre, Effimera propone la pubblicazione di una serie di riflessioni dal dibattito italiano, a partire da un’intervista di Gennaro Avallone a Jason Moore, di cui oggi pubblichiamo la prima parte. Si tratta di una discussione globale su natura sociale astratta, valore-negativo e la crisi del capitalismo in corso. Ci introduce aiconcetti fondamentali dell’ecologia-mondo e approfondisce alcuni nodi problematici emersi recentemente nel dibattito internazionale sull’ecologia politica. Tra questi ultimi vanno segnalati il rapporto con i teorici della “frattura metabolica” e la novità storica rappresentata dal valore-negativo. I contributi, in inglese, verranno pubblicati in ottobre per un numero speciale della rivista Sociologia Urbana e Rurale.
****
Tu stai sviluppando l’approccio dell’ecologia-mondo per comprendere sia la storia moderna sia il futuro delle nature umana ed extra-umana. Quali sono gli elementi principali di questo approccio?
JWM: L’ecologia-mondo è una collaborazione, un confronto. Si tratta di un confronto – tra studiosi, artisti, attivisti – sulla giustizia a livello planetario. Esso prende Marx seriamente in considerazione, ma rifiuta il concetto secondo cui ci sarebbe un “vero Marx”. Non c’è nessun Vero Marx, ma solo un Marx storico. Lo stesso è vero per altri grandi pensatori. Io penso che uno dei maggiori rischi della tradizione radicale si trovi nella tendenza a convertire le idee in credenze, e le credenze in oggetti sacri. Così, si va a difendere un oggetto sacro – il “socialismo in un solo paese” o “la classe operaia” – invece di coltivare una prassi rivoluzionaria.
Per il dibattito dell’ecologia-mondo, la mia speranza è che esso incoraggi e faciliti discussioni e sintesi utili per la giustizia planetaria nel XXI secolo. Io ho sempre ripetuto che alcune delle mie formulazioni saranno più utili di altre. Il mio approccio è stato quello di porre domande sulle lacune nelle interpretazioni radicali del cambiamento storico – incluso il presente come storia. Nel libro Capitalism in the Web of Life (2015), ho posto delle domande sulle connessioni tra i rapporti di dominio e sfruttamento e la storia ambientale. Come possono le critiche femministe, ambientaliste e marxiste essere rielaborate in una nuova sintesi? E come potrebbe esserci una sintesi generativa – generativa, cioè, di ulteriori ricerche, narrazioni, rappresentazioni, discussioni?
L’ecologia-mondo sviluppa accese discussioni e questo spesso porta verso inattese – anche scomode – direzioni! Troppi radicali hanno bisogno di essere “corretti”. Obiettivo dell’ecologia-mondo non è arrivare alla linea corretta e, quindi, difenderla. La nostra ambizione collaborativa è di aprire, appoggiare e sostenere confronti che generino conoscenza emancipativa per la giustizia planetaria. Questo significa, tra le altre cose, che noi abbiamo rinunciato alle certezze delle conoscenze passate. Queste conoscenze passate sono importanti e indispensabili. Allo stesso tempo, i modi di pensare che hanno creato la crisi planetaria odierna non ci porteranno verso la giustizia planetaria. Una prassi emancipativa deve ribadire che nessuno ha tutte le risposte e che risposte convincenti alla crisi planetaria sono per natura collettive.
L’ecologia-mondo non ha quindi mai riguardato la mia posizione su questa o quella domanda storica o teorica. È lontana da questo! La mia idea è che si tratti di una discussione tenuta insieme da un impegno a comprendere la storia umana – compresa la storia del presente – come co-prodotta con e all’interno di reti della vita. Esiste una filosofia della storia che considera la geografia storica delle reti della vita come condizioni ontologiche. Questo incoraggia un metodo storico che si chiede come le organizzazioni umane di potere, produzione e riproduzione non sono solo produttrici di queste reti della vita, ma sono anche prodotti di esse. Fondamentalmente, noi chiediamo: come le relazioni umane sono configurate con e dentro la natura nel suo insieme?
Questa è una filosofia degli umani nella rete della vita dal carattere orizzontalista. Essa ha implicazioni pratiche. Forse il fatto maggiormente significativo è che questa filosofia sfida le visioni della liberazione umana che considerano la rete della vita come secondaria.
C’è stata una lunga storia di progetti socialisti che hanno trattato la natura come una risorsa produttivista. Ci sono molti pericoli in questo, uno dei quali è che la Natura non si limita mai alla natura extra-umana; essa include sempre le popolazioni umane. Si noterà parlo di Natura con la lettera maiuscola. Questa idea – Natura – è sempre in contrasto con Società, Civiltà, o altri concetti simili. Ma questa è più di un’idea. È una pratica. Ed è una prassi: quella di dominare gli umani, non solo i suoli, i corsi d’acqua, i campi e le foreste. In altre parole, Natura è – e lo è dal 1492 – un progetto di classe, un progetto imperiale che ha fuso la produzione di “plusvalore” con l’esercizio di “pluspotere”.
L’ecologia-mondo, quindi, prende molto sul serio la storia dell’ideologia e del dominio culturale. Io non penso che questa storia sia separata dalle devastazioni della rete della vita da parte del capitalismo; né penso che possiamo dare un senso alla razza, al genere e alla sessualità astratti dai feticci storico-mondiali di Natura e Civiltà. Fondamentale per l’ecologia-mondo è l’affermazione secondo cui i modi moderni di pensiero e cultura, potere e accumulazione costituiscono una totalità in evoluzione. Nella mia visione, l’emergenza del capitalismo può essere compresa adeguatamente solo in questi termini.
Penso che il ruolo delle lotte di classe e del cambiamento economico sia ben compreso, quindi lasciatemi semplicemente concentrarmi sulla geocultura emergente del capitalismo. La geocultura del capitalismo, l’economia geopolitica e l’antagonismo sistemico di classe sono tutti momenti di questo insieme in evoluzione, in cui ogni momento implica relazioni specifiche con reti della vita. Questa geocultura si è basata su due logiche rinforzanti. Una è la logica del codice binario e la sua prima espressione fu l’affermazione ontologica Civiltà vs. Natura. L’altra è stata la logica dello strumentalismo, necessaria se (alcuni) umani desideravano trasformare la maggior parte degli umani e il resto della natura in opportunità per fare profitto. Dall’inizio del capitalismo, “dominare e trarre profitto” è stato unito dialetticamente con “definire e governare” (Mamdani, 2012).
La geocultura del capitalismo va ben oltre il dualismo Civiltà-Natura. Dopo il 1492, la sua logica animatrice si è rapidamente intrecciata con le separazioni binarie del genere, della razza e della sessualità e si è rapidamente combinata con le strategie di governo imperiale e l’accumulazione di capitale. Quando dico che il capitalismo funziona attraverso un codice binario, sto evidenziando una prassi specificamente capitalista. Cioè, la prassi del capitalismo è un’unità di pensiero e azione che si sviluppa storicamente attraverso la ricompensa delle pratiche che consentono – e la punizione delle pratiche che ostacolano – l’accumulazione senza fine di capitale. Questa prassi è una fabbrica geoculturale di feticizzazione. Essa frammenta la realtà, ponendo segmenti di codice binario e, poi, usando tali frammenti per dominare, appropriare e sfruttare.
Civiltà e Natura – ancora in maiuscolo – sono astrazioni reali. La loro forza risiede nel grado in cui l’uno per cento agisce come se esse fossero reali e nel grado in cui il 99 percento accetta la loro realtà. Le astrazioni reali Civiltà/Nature possono essere comprese come un’espressione storico-mondiale dell’alienazione sotto il capitalismo. Ma questa non è l’unica forma di alienazione. Non appena osserviamo la storia di questa geocultura, vediamo che il confine tra Civiltà e Natura è intimamente connesso al mondo del colore e alle linee di genere. La razzializzazione e la genderizzazione (gendering) dei rapporti di lavoro, in corso dal 1492, sono passate attraverso – e, a loro volta, si sono rafforzate – le astrazioni reali di Civiltà e barbarie. Il linguaggio della civiltà e barbarie ha sempre formato un tipo di “materia prima” discorsiva per discorsi e pratiche razziste, sessiste e omofobe. Come sottolinea Silvia Federici (2004), le donne sono diventate i “selvaggi d’Europa” nel primo capitalismo, mentre la loro attività vitale è stata ridefinita come non lavoro. Le donne divennero “naturalmente” adatte per essere madri e addette alla cura: un tipo di lavoro che non ha bisogno di essere ricompensato come lavoro. Ovunque nel mondo atlantico, i non europei – africani, popolazioni indigene, schiavi, irlandesi – furono ridefiniti come selvaggi. Essi furono assegnati alla Natura, non alla Civiltà: così le loro vite ed il loro lavoro potevano meglio divenire a buon mercato.
L’approccio dell’ecologia-mondo è collegato sia all’analisi del sistema-mondo sia alla teoria della frattura metabolica. Quali sono, secondo te, le principali somiglianze e differenze tra l’ecologia-mondo e questi altri approcci?
Queste sono due tradizioni che hanno aiutato il mio pensiero, ma esse non sono le sole, e non in ogni caso le più importanti.
L’analisi del sistema-mondo è cruciale per due ragioni fondamentali. La prima è che Wallerstein ci ha mostrato una via per riscrivere la storia del mondo dal punto di vista della filosofia delle relazioni interne. Difficilmente si legge il capolavoro di Wallerstein, The Modern World-System I (1974), e quando si legge spesso ci si ferma dopo un paio di capitoli. Questo è il motivo per cui molti dicono che questo testo ruota tutto intorno alla questione della produzione per il mercato mondiale. Se lo si legge, si scopre che non è affatto così, nonostante la formazione del mercato mondiale sia importante (non lo era anche per Marx?).
L’approccio di Wallerstein è fondamentalmente in contrasto con la tendenza degli scienziati sociali a costruire modelli. Infatti, Wallerstein non offre un “modello di capitalismo”, ma piuttosto solo alcune premesse basilari – innanzitutto, quello a cui si assiste è un cambiamento epocale nel lungo sedicesimo secolo, che genera una divisione del lavoro interdipendente e trans-atlantica.
È una storia del mondo connettiva. In The Modern World-System I si incontrano analisi sul cambiamento climatico, la lotta e la struttura di classe, la formazione dello Stato, la costruzione degli imperi, le trasformazioni dei suoli, delle diete e delle foreste e la formazione del mercato mondiale moderno. Si tratta di una storia del mondo situata: una storia del mondo tra molte possibili. E infine, come ho suggerito, si tratta di una storia del mondo che prende sul serio la geografia e la rete della vita.
L’analisi del sistema-mondo è generativa anche per un’altra ragione. Wallerstein la chiama analisi dei sistemi-mondo perché è proposta come un modo di analisi e, soprattutto, un “non pensato” della scienza sociale del diciannovesimo secolo. Centrale nell’analisi dei sistemi-mondo è stato lo studio delle “strutture di conoscenza” della modernità. Questa ricerca collega la critica epistemologica con le strutture istituzionali, tra le quali il modo in cui le nostre università e discipline sono organizzate. In questa luce, l’analisi dei sistemi-mondo è sempre stata una critica delle discipline e una critica dell’interdisciplinarità. È stata una critica soprattutto di uno dei principi di governo della scienza sociale, la divisione tripartita della conoscenza in socio-culturale, politico, economico.
Wallerstein, e prima di lui Fernand Braudel, è stato sempre consapevole che questa critica si svolgeva sullo sfondo di ciò che C.P. Snow (1959) ha chiamato le “Due Culture” delle scienze umane e biofisiche. L’ecologia-mondo considera questa struttura duratura della conoscenza – le Due Culture – come una delle sue sfide centrali. Ho sostenuto che per quelli di noi che lavorano nelle università, dobbiamo essere “dentro” ma non “del” sistema accademico; dobbiamo rifiutarci di essere custodi delle discipline, le quali sono parte del problema. Rifiutandosi di vedere la “natura” come un componente aggiuntivo del “cambiamento sociale”, l’ecologia-mondo apre lo spazio a nuove forme di conoscenza che privilegiano l’unità differenziata degli umani nella rete della vita – compresa da più punti di vista e nelle sue forme emergenti (non lineari).
Naturalmente ci sono molte correnti intellettuali che stanno lottando con il problema delle Due Culture. Vorrei sottolineare il lavoro rivoluzionario di Rebecca Lave e dei suoi colleghi attorno alla “geografia fisica critica”, nonché la straordinaria tradizione di scienza dialettica associata a Robert M. Young, il compianto Richard Levins, Richard Lewontin e, più recentemente, Rob Wallace. Donna Haraway, Carolyn Merchant e altre brillanti pioniere nella scienza femminista e negli studi ambientali che hanno sfidato le Due Culture da una prospettiva diversa ma ugualmente significativa. L’ecologia-mondo impara da tutti questi movimenti.
Ciò che l’ecologia-mondo mette in primo piano in modo distintivo è il carattere storico-mondo di queste relazioni tra umani nella rete della vita. Non si dovrebbe “aggiungere” la natura alla classe, al colonialismo o al patriarcato. Piuttosto, ciascuno di questi grandi processi è co-prodotto nella e attraverso la rete della vita. Questo ci consente di mostrare come il capitalismo sia contemporaneamente produttore e prodotto della rete della vita.
Il libro Capitalism in the Web of Life è stato ispirato, in parte, dallo sforzo di sintetizzare due argomenti classici che sono apparsi alla fine del secolo scorso. Uno era il testo Marx’s Ecology (2000) di John Bellamy Foster. L’altro era il testo Marx and Nature di Paul Burkett (1999). Il libro di Foster ha aperto nuove possibilità per ripensare la geografia storica del capitalismo come relazione metabolica, che è stata un produttore e un prodotto di classe, capitale e impero. In Marx’s Ecology, Foster offre una potente concettualizzazione delle contraddizioni metaboliche del capitalismo, fondata sull’alienazione del lavoro e sulla divisione del lavoro tra città e campagna. Questo apre lo spazio a una delle preoccupazioni centrali dell’ecologia-mondo: sintetizzare le relazioni socio-spaziali del capitalismo con le sue contraddizioni metaboliche. Il contributo di Burkett è stato quello di rendere impossibile qualsiasi tentativo di pensare attraverso la “legge del valore” di Marx astratta dalle sue dimensioni biofisiche. Nessuno di questi testi era molto preoccupato della storia mondiale del capitalismo.
Questo non è un difetto per nessuno dei due testi. La storia mondiale non era necessaria per i loro rispettivi argomenti. L’intenzione chiave di Capitalism in the Web of Life era, quindi, duplice. In primo luogo, volevo basare la legge del valore su una contraddizione metabolica – qualcosa che Marx ha sempre fatto, riferendosi costantemente al lavoro umano come ad una “forza naturale”. In secondo luogo, speravo di mostrare come questo antagonismo si sia svolto attraverso la geografia storica del capitalismo dal 1492. In questo approccio, il metabolismo includeva flussi di corpi, potere e merci.
Trovo un po’ doloroso discutere la risposta di Foster a questi argomenti. Da un lato, come ho scritto molte volte, l’approccio delle frattura metabolica fu molto innovativo. Esso resta un’analisi di rilievo per la ricerca critica. Io non concordo pienamente con l’analisi della frattura; ma queste sono questioni di disaccordo amichevole. Dall’altro lato, John Bellamy Foster ha risposto alle mie critiche in un modo molto diverso. È un attacco volto a fare terra bruciata. Per Bellamy Foster, non essere d’accordo con Foster significa rifiutare Marx e abbandonare il materialismo. Una delle cose più tristi della risposta di Foster è stata la sua totale mancanza di interesse per il dialogo. Foster ha costantemente rifiutato gli inviti a discutere tali questioni, risalendo al 2008. Nell’autunno del 2015, circa nove mesi prima che mi denunciasse come amico dei negazionisti del clima, gli inviai una e-mail in cui sostanzialmente ho detto questo: è chiaro che ci sono significative differenze tra le nostre posizioni, e c’è il pericolo che possano sorgere non-dibattiti controproducenti, il tipo di non-dibattito in cui i marxisti parlano l’uno con l’altro e si attribuiscono ogni sorta di insulti. Allora, ho detto: organizziamo un dialogo in cui possiamo dare forza alle nostre differenze, ma anche elaborare un impegno condiviso per il socialismo e la giustizia planetaria. Finora, Foster ha scelto l’invettiva ad un dibattito tenace e ha rifiutato ogni singolo invito.
Ora, il mio atteggiamento è divenuto molto diverso. Ho elogiato Foster e gli approcci della frattura metabolica molte volte. Foster non finge neanche che l’ecologia-mondo in qualche forma abbia qualcosa di utile da dire (così, quando dico che Foster è un dualista, penso che ci siano delle prove di questo nelle sue modalità intellettuali e politiche. Per Foster, invece, “o sei con me o contro di me!”). La mia posizione è che la scuola della frattura metabolica non è sufficientemente dialettica, geografica e storica. Queste sono differenze serie. Ma esiste anche un impegno condiviso per i principi socialisti fondamentali di giustizia, uguaglianza e sostenibilità. La posizione di Foster è che io sono un nemico del socialismo. Questa è una modalità intellettuale che fa derivare differenze politiche fondamentali dalle nostre differenze analitiche. Si tratta di una tendenza con una storia sgradevole nei progetti socialisti del ventesimo secolo. Per me, invece, possiamo differire su questioni che riguardano Marx, l’economia politica e la storia ambientale e, tuttavia, essere ancora d’accordo sulla politica socialista
荷兰人的权力和利益网伸入自然景观、人的躯体和各式各样的生产关系之中并将其编织成更大的网络，其规模之大乃整个地球史上所未见。波兰的维斯瓦河流域(Vistula basin)、巴西的东北部地区、北大西洋的渔场均被大17世纪(约1557—1763年)以荷兰为首的资本主义整合改造。这一大规模的改造遂催生出一种商品前沿(commodity frontier)的概念，即用以重新改造全球自然环境的一种强大的现代战略。其基本逻辑，用社会生态学的话说，就是“打了就跑”(hit and run)，也就是说只要自然资源丰富易得手就“打”它一下，而一旦这一地区的社会生态资源不再能够带来丰厚利润就一走了之。就每一种初级商品资源而言，如木材和林产品、谷物、糖、银、铜、铁、鱼类等，其格局都是当地一些顶级的生产商大获其利，然后便衰落，周期大约在50年至75年之间。早期资本主义的发展频繁地更换地点。
虽说不少学者已就荷兰资本主义的发展史讲过许多(如Arrighi 1994：127—158; Aymard 1982; Boxer 1965; Hoppenbrouwers and van Zanden 2001; Israel 1989; de Vries and van der Woude 1997; Wallerstein 1980:36—71; van Zanden 1993)，但却很少有人从社会生态的视角加以考察。荷兰霸权的建立是一个极大胆的尝试和过程，它重构了17世纪资本主义的整个社会生态体系。这一社会生态体系就是资本主义的世界生态体系，可谓是一种特殊的文明架构，它把无休止的资本积累与大自然的赏赉永无枯竭的假定结合起来(Moore，2003c，2009，2010a，2010b，2010c，2010d，2010e，2011a，2011b.2011c，2011d)。①这里的“生态”是一个极宽泛的相对概念，它把人类历史与人类之外的自然史辩证地统一成一个整体的历史过程。从这一视角观之，文明并非是指人类作用于大自然的产物，而是在人类与大自然的多重相互关系中萌生和发展的过程。其实，现代世界史上的诸多运动莫不如是，比如工业化、帝国主义扩张、商品化等。由是观之，文明与各种运动都是人类与人类之外的大自然之间相互作用的关系束。
先从造船和木材商品前沿说起。在整个大17世纪，荷兰的资本不断地占用挪威、波兰和波罗的海沿岸地区的森林资源。这一系列的商品前沿是大国在北大西洋地区获胜的地理支撑，先有荷兰，紧接着是英国(工业革命使用的是瑞典和俄罗斯的铁)。荷兰对这些木材前沿的垄断使荷兰的造船业(继而是霸业)占到了很大的竞争优势，这一状况至少持续到17世纪60年代，结果，荷兰造船的费用仅是英国的1/3至1/2(Albion 1926：156；Barbour 1930：267)。难怪沃尔特·雷利爵士(Sir Walter Raleigh)哀叹英国林木资源的贫乏，艳羡荷兰人能够享受那“东部诸国优质的森林[制造出]……大量的隔板桩、杉木板(Firdeale)、桅杆和木材”(Raleigh1653：26)。雷利所谓的“东部诸国”指的就是波罗的海沿岸国家，其中包括挪威。能够享受这里的林木资源对荷兰的兴起可谓不可或缺。
整整一个世纪的造船木材采掘和松节油生产，加之挪威炼铁业的持续增长，终于“造成了[木材]短缺，有些地方的森林被完全毁掉了”(Sevetdal and Grimstad 2003：10)。截至17世纪60年代，相对荷兰的需求，已经出现了森林行将枯竭的迹象(Davis 1973：190)，但即使在此时，荷兰每年从挪威进口的木材还是达到了30万立方米至37.5万立方米(Sipkens 1996：36；de Vries and van der Woude 1997)。这个数目非同小可，至少相当于40万公顷森林的自然增长量。②至17世纪50年代，人们已经明显觉察到“海岸线上的林木日渐稀疏”(Kiaer 1893：332)，致使挪威的林木开采业在17世纪末不得不向东部转移(Sgner 2004：45；yen et al.2006：321)。此时，为维持出口，已经“有必要……从内地的河道漂流圆木”(Kiaer 1893：332)。南部的莱菲尔克(Ryfyllke)也大致如此，那里“最好的木材都被砍伐光了”(Sgner 2004：45)，截至世纪中叶，只有“小宗的木材供应”维持着出口(Sgner 2004：45)。莱菲尔克的板材生产在17世纪60年代—80年代陡降了75％。“后来在易砍伐地带的进一步毁林”终于造成了木材供应的崩溃(Lillehammer1986：108)。在1650年之后的一个世纪，荷兰从挪威进口的木材从原有的13万拉斯特(lasts)，约合26万吨，下降到38000拉斯特(Sicking et al.2004：7)。此间，荷兰捕鲱船队专用的一种新型巴斯船(buss)的价格几乎翻了一番，这当然不是什么巧合(van Bochove 2008：224—225)。
波兰的粮食出口在1600年至1625年间达到了顶峰，而在1655年波兰—瑞典战争爆发的前夜就已经下跌1/4(Parker 1979：39)。16世纪的波兰出现了持续的人口增长，这也就意味着农民经济的不断扩张(McEvedy and Jones 1978：73—77)，可谓波兰毁林造田的原因之一。1540年至17世纪初这一期间波兰粮食出口呈三倍增长的扩张趋势是毁林造田的另外一个相关但相对独立的原因。
Abel, W. 1980. Agricultural fluctuations in Europe. New York: St Martin’s Press.
Albion, R.G. 1926. Forests and sea power. Cambridge: Harvard University Press.
Allen, R.C. 2000. Economic structure and agricultural productivity in Europe, 1300-1800. European Review of Economic History 3: 1–25.
Allen, R.C. 2004. Progress and poverty in early modern Europe. Economic History Review 56(3): 403–44.
Appuhn, Karl R. 2009. A forest on the sea. Baltimore: Johns Hopkins University Press.
Arrighi, Giovanni. 1994. The long twentieth century. London: Verso.
Aymard, Maurice, ed. 1982. Dutch capitalism and world capitalism. Cambridge: Cambridge University Press.
Åström, Sven-Erik. 1975. Technology and timber exports from the Gulf of Finland, 1661–1740. Scandinavian Economic History Review 23(1): 1–14.
Bamford, P.W. 1956. Forests and French sea power. Toronto: University of Toronto Press.
Barbour, Violet. 1930. Dutch and English merchant shipping in the seventeenth century. Economic History Review 2(2): 261–90.
Barbour, Violet. 1950. Capitalism in Amsterdam in the seventeenth century. Ann Arbor: University of Michigan Press.
Blum, Jerome. 1957. Rise of serfdom in eastern Europe. American Historical Review 62(4): 807-36.
van Bochove, C. 2008. The ‘golden mountain’: An economic analysis of Holland’s early modern herring fisheries. In Beyond the Catch, eds. L. Sicking and D. Abreu-Ferreira, 209–43. Leiden: E.J. Brill.
Bogucka, Maria. 1978. North European commerce as a solution to resource shortage in the sixteenth–eighteenth centuries. In Natural resources in European history, eds. W.N. Parker and A. Maçzak, 9–42. Washington, DC: Resources for the Future.
Boxer, Charles R. 1965. The Dutch seaborne empire, 1600-1800. London: Hutchison.
Braudel, Fernand. 1953. Qu’est-ce que le XVIe siècle? Annales E.S.C. 8(1): 69–73.
Braudel, Fernand. 1984. The perspective of the world. New York: Harper and Row.
Brenner, Robert. 1977. The origins of capitalism. New Left Review 104: 25-92.
Brown, J.C. 1884. Introduction to the study of the modern forest economy. Edinburgh: Oliver and Boyd.
Cederlund, C.O. 1985. Shipbuilding in the 17th and 18th centuries. In The North Sea, eds. A. Bang-Anderson, B. Greenhill and E.H. Grude, 167–79. Oslo: Norwegian University Press.
Chaunu, P. 1960. Discussion. In Le navire et l’economie du nord de l’Europe du Moyen-Age au XVIIIe siècle, ed. M. Mollat, 41–3. Paris: S.E.V.P.E.N.
Davis, Ralph. 1973. The rise of the Atlantic economies. Ithaca: Cornell University Press.
Dean, Warren. 1995. With broad ax and firebrand. Berkeley: University of California Press.
Derry, T.K., 1979. A history of Scandinavia. London: George Allen and Unwin.
Dunin-Wasowiczowa, A. 1993. Spatial changes in poland under the impact of the economic dynamics of the 16th and 17th centuries. In The early modern world-system in geographical perspective, ed. H.-J. Nitz, 172–90. Stuttgart: Franz Steiner Verlag.
DuPlessis, R.S., 1997. Transitions to capitalism in early modern europe. Cambridge: Cambridge University Press.
Fraiture, P. 2009. Contribution of dendrochronology to understanding of wood procurement sources for panel paintings in the former Southern Netherlands from 1450 AD to 1650 AD. Dendrochronologia 27(2): 95–111.
French, R.A. 1983. Russians and the forest. In Studies in Russian historical geography, Vol. I, eds. J.H. Bater and R.A. French, 23-44. New York: Academic Press.
Glamann, K. 1974. European trade 1500–1700. In The Fontana Economic History of Europe II, ed. C.M. Cipolla, 427–576. London: Fontana.
Hoppenbrouwers, P. and J.L. van Zanden, eds. 2001. Peasants into farmers? Turnhout: Brepols.
Israel, J.I., 1989. Dutch primacy in world trade, 1585–1740. Oxford: Clarendon Press.
Kiaer, A.N. 1893. Historical sketch of the development of Scandinavian shipping. Journal of Political Economy 1(3): 329–64.
Kirby, D.G. 1990. Northern Europe in the early modern period. London: Longman.
Klimowicz, Z., and S. Uziak, 2001. The influence of long-term cultivation on soil properties and patterns in an undulating terrain in Poland (Lublin). Catena 43: 177–89.
Kotilaine, J.T., 2003. Competing claims: Russian foreign trade via Archangel’sk and the eastern Baltic ports in the 17th century. Kritika 4(2): 279–312.
Kula, Witold. 1976. An economic theory of the feudal system. London: New Left Books.
Layton, Ian. 1993. The timber and naval stores supply regions of northern Europe during the early modern world-system. In The early modern world-system in geographicalperspective, ed. H.-J. Nitz, 265–95. Stuttgart: Franz Steiner Verlag.
Lillehammer, A. 1986. The Scottish–Norwegian timber trade in the Stavanger area in the sixteenth and seventeenth centuries. In Scotland and Europe 1200–1850, ed. T.C. Smout, 97–111. Edinburgh: John Donald.
Loewen, Brad. 2005. Resinous paying materials in the French Atlantic, AD 1500–1800. International Journal of Nautical Archaeology 34(2): 238–52.
Maçzak, A. 1970. The balance of Polish sea trade with the West, 1565–1646. Scandinavian Economic History Review 18(2): 107–25.
de Maddalena, A. 1974. Rural Europe 1500–1700. In The Fontana economic history ofEurope II, ed. C.M. Cipolla, 273–353. London: Fontana.
Malowist, Marian. 1958. Poland, Russia, and the Western trade in the 15th and 16th centuries. Past & Present 13: 26–39.
Malowist, Marian. 1959. The economic and social development of the Baltic countries from the fifteenth to the eighteenth centuries. Economic History Review 12(2): 177–89.
Malowist, Marian. 1960. L’approvisionnement des ports de la Baltique en produits forestiers pour les constructions navale aux XVe et XVIe siècles. In Le navire et l’economie du nord de l’Europe du Moyen-Age au XVIIIe siècle, ed. M. Mollat, 25–43. Paris: S.E.V.P.E.N.
Marx, Karl. 1967. Capital. Vol. III. New York: International Publishers.
Marx, Karl. 1976. Capital, vol. I. New York: Vintage.
McEvedy, C. and R. Jones. 1978. Atlas of world population history. New York: Penguin.
McNeill, J.R. 2004. Woods and warfare in world history. Environmental History 9(3): 388-410.
Moore, Jason W. 2000a. Environmental crises and the metabolic rift in world-historical perspective. Organization & Environment 13(2): 123-158.
Moore, Jason W. 2000b. Sugar and the expansion of the early modern world-economy. Review 23(3): 409-433.
Moore, Jason W. 2003a. Nature and the transition from feudalism to capitalism. Review 26(2): 97-172.
Moore, Jason W. 2003b. The Modern World-System as environmental history? Ecology and the rise of capitalism. Theory & Society 32(3): 307-377.
Moore, Jason W. 2003c. Capitalism as world-ecology: Braudel and Marx on environmental history. Organization & Environment 16(4): 431-458.
Moore, Jason W. 2007. Ecology and the rise of capitalism. Ph.D. dissertation, University of California, Berkeley. [Consulted 1 May, 2010 at: www.jasonwmoore.com/essays]
Moore, Jason W. 2009. Madeira, Sugar, & the Conquest of Nature in the ‘First’ Sixteenth Century, Part I: From ‘Island of Timber’ to Sugar Revolution, 1420-1506. Review, 32(4), 345-390.
Moore, Jason W. 2010a. ‘Amsterdam is standing on Norway’, Part I: The alchemy of capital, empire, and nature in the diaspora of silver, 1545-1648. Journal of Agrarian Change 10(1): 35-71.
Moore, Jason W. 2010b. ‘Amsterdam is standing on Norway’, Part II: The global North Atlantic in the ecological revolution of the seventeenth century. Journal of Agrarian Change 10(2): 188-227.
Moore, Jason W. 2010c. The end of the road? Agricultural revolutions in the capitalist world-ecology, 1450-2010. Journal of Agrarian Change 10(3): 389-413.
Moore, Jason W. 2010d (in press). Madeira, Sugar, and the Conquest of Nature in the ‘First’ Sixteenth Century, Part II: From Regional Crisis to Commodity Frontier, 1506-1530. Review, 33(1).
Moore, Jason W. 2010. “‘This lofty mountain of silver could conquer the whole world’: Potosi in the world-ecological revolution of the long seventeenth century,” Journal of Philosophical Economics 4(1), 58-103.
Moore, Jason W. 2011a. “Ecology, Capital, and the Nature of Our Times: Accumulation & Crisis in the Capitalist World-Ecology,” Journal of World-Systems Analysis 17(1), 108-147.
Moore, Jason W. 2011b. “Transcending the Metabolic Rift: A Theory of Crises in the Capitalist World-Ecology,” The Journal of Peasant Studies 38(1), 1-46.
Moore, Jason W. 2011c. “Wall Street is a Way of Organizing Nature: Interview,” Upping the Anti 12, 47-61.
Moore, Jason W. 2011d. “Cheap Food & Bad Money: Food, Frontiers, and Financialization in the Rise and Demise of Neoliberalism,” unpublished manuscript, www.jasonwmoore.com/essays, accessed 1 June 2011.
North, Michael. 1996. From the North Sea to the Baltic. Aldershot: Variorum.
Overton, Mark. 1996. Agricultural Revolution in England. Cambridge: Cambridge University Press.
Øyen, B-H., H.H. Blom, I. Gjerde, T. Myking, M. Sætersdal, and K.H. Thunes. 2006. Ecology, history and silviculture of Scots Pine (Pinus sylvestris L.) in western Norway. Forestry 79(3): 319-29.
Özveren, Y. Eyüp (2000). “Shipbuilding, 1590-1790,” Review, XXIII, 1, 15-86.
Parker, Geoffrey. 1979. Europe in crisis, 1598–1648. Ithaca: Cornell University Press.
Polanyi, Karl. 1957. The great transformation. Boston: Beacon Press.
Raleigh, Walter. 1653. Observations, touching trade & commerce with the Hollander, and other nations. London: printed by T.H.
Richards, J.F. 1990. Land transformation. In The earth as transformed by human action, eds. B.L. Turner II, W.C. Clark, R.W. Kates, J.F. Richards, J.T. Mathews and W.B. Meyer, 163-78. Cambridge: Cambridge University Press.
Richards, J.F. 2003. The unending frontier. Berkeley: University of California Press.
Seccombe, Wally. 1992. A millennium of family change. London: Verso.
Sella, Domenico. 1974. European industries 1500-1700. In The Fontana Economic History of Europe II, ed. Carlo M. Cipolla, 354-426. New York: Fontana Books.
Sevetdal, H., and S. Grimstad. 2003. Norwegian commons: History, status and challenges. Paper presented at the First International Workshop on Co-Governance, 7 October, at the University of Western Cape, South Africa.
Sicking, L., H. de Bles and E. des Bouvrie, eds., 2004. Dutch light in the ‘Norwegian night’. Hilversum: Uitgeverij Verloren.
Sipkens, H. 1996. The Netherlands. Geneva Timber and Forest Study Papers 10: 35-41. Geneva: United Nations Economic Commission for Europe.
Smout, T.C., A.R. MacDonald, and F. Watson. 2005. A history of the native woodlands of Scotland, 1500–1920. Edinburgh: Edinburgh University Press.
Stoye, J., 1969. Europe unfolding, 1648–1688. London: Fontana.
Szcygielski, Wojciech. 1967. Die okonomische aktivitat des Polnischen adels im 16–18. jahrhundert. Studia Historiae Oeconomicae 2: 83–101.
Sögner, S. 2004. Norwegian–Dutch migrant relations in the seventeenth century. In Dutch light in the ‘Norwegian night’, eds. L. Sicking, H. de Bles and E. des Bouvrie, 43–56. Hilversum: Uitgeverij Verloren.
van Tielhof, Maria, 2002. The mother of alltrades: The Baltic grain trade in Amsterdam from the late 16th to the early 19th century. London: E.J. Brill.
Topolski, Jerzy. 1962. La regression economique en Pologne du XVIe au XVIIIe siècle’. ActaPolonaie Historica 7: 28–49.
Tossavainen, J., 1994. Dutch forest products trade in the Baltic from the late Middle Ages until the Peace of Munster in 1648. M.A. thesis, University of Jyväskylä, Finland.
Unger, R.W. 1992. The tonnage of Europe’s merchant fleets 1300–1800. The American Neptune 52(4): 247–61.
Unger, R.W. 1997. Ships and shipping in the North Sea and Atlantic, 1400–1800. Brookfield: Ashgate-Variorum.
Unger, W.S. 1959. Trade through the Sound in the seventeenth and eighteenth centuries. Economic History Review 12(2): 206–21.
de Vries, Jan. 1976. The economy of Europe in an age of crisis. Cambridge: Cambridge University Press.
de Vries, Jan, and Ad van der Woude. 1997. The first modern economy. Cambridge: Cambridge University Press
Wallerstein, Immanuel. 1974. The modern world-system I. New York: Academic Press.
Wallerstein, Immanuel. 1980. The modern world-system II. New York: Academic Press.
Warde, Paul. 2006. Fear of wood shortages and the reality of the woodlands in Europe, c. 1450–1850. History Workshop Journal 62: 29–57.
Webb, W.P. 1964. The great frontier. Austin: University of Texas Press.
Westermann, E. 1996. Central European forestry and mining industries in the early modern period. In L’Uomo e la foresta: Secc. XIII-XVIII, ed. S. Cavaiocchi, 927-953.Firenze: Le Monnier.
Williams, Michael. 2003. Deforesting the Earth. Chicago: University of Chicago Press.
Wilson, C.H. 1968. The Dutch Republic and the civilisation of the seventeenth century. New York: McGraw-Hill.
Wilson, C.H. 1973. Transport as a factor in the history of European economic development. Journal of European Economic History 2(2): 320–37.
Wilson, C.H. 1976. The transformation of Europe, 1558–1648. Berkeley: University of California Press.
Wyrobisz, A. 1985. Economic landscapes: Poland from the fourteenth to the seventeenth century. In East-Central Europe in transition, eds. A. Maçzak, H. Samsonowicz and P. Burke, 36–46. Cambridge: Cambridge University Press.
van Zanden, J.L. 1993. The rise and decline of Holland’s economy. Manchester: Manchester University Press.
Zoutis, M.J., 1960. Riga dans le commerce maritime en Baltic au XVIIe siècle. In Le navire et l’economie du nord de l’Europe du Moyen-Age au XVIIIe siècle, ed. M. Mollat, 81–8. Paris: S.E.V.P.E.N.
Кто виноват в климатическом кризисе? Для всех, кто не отрицает изменения климата, ответ на этот вопрос прост: человек. Кто в здравом уме будет спорить с тем, что изменения климата — антропогенны, то есть вызваны деятельностью человека? Мы живем в эпоху антропоцена, то есть в эпоху человека как геологической силы, так?
Мой ответ: и да, и нет. Предположу, что слова «виноват человек» проясняют смысл настолько же, насколько и затеняют его. Между фразой «виноват человек» и фразой «виноваты некоторые люди» лежит политическая пропасть. Радикальные мыслители и активисты, борющиеся за справедливое решение климатических проблем, начали сомневаться в таком явно уравнительном размывании исторической ответственности за изменения климата в системе, заинтересованной в крайне неравноправном распределении богатства и власти. С этой точки зрения говорить об антропогенном изменении климата — примерно то же самое, что перекладывать ответственность с виновников на жертв эксплуатации, насилия и бедности. Есть ли другое, более точное определение? Да: мы живем в эпоху капиталогенного климатического кризиса.
Капиталогенный значит «вызванный деятельностью капитала». На слух, наверное, звучит не очень, как и родственное слово капиталоцен. Дело, однако, не в словах, а в том, что в условиях гегемонии буржуазии нас учат с подозрением относиться к любым формулировкам, прямо называющим систему. Но социально-освободительные движения всегда называют своими именами и систему, и формы подавления, и логику эксплуатации. Любое движение за справедливость вводит в обиход новые идеи и языковые формы. Способность назвать несправедливость несправедливостью направляет в нужное русло мысль и стратегию. В течение всего долгого ХХ века рабочие, антиколониальные и феминистские движения сильно недооценивали этот факт. В этом смысле мейнстримный экологизм в том виде, в котором он существует с 1968 года — «экологизм богатых» (Питер Довернь) — постиг полный провал. Идея «экологического следа» (ecological footprint) направляет наше внимание на индивидуальное рыночное потребление. Тезис об антропоцене (а до него образ Космического корабля «Земля») предполагает, что планетарный кризис стал более или менее естественным следствием человеческой природы, то есть сегодняшний климатический кризис — как бы следствие того, что человек есть человек, так же как змеи суть змеи, а зебры — зебры. Истина не столь прямолинейна, но она опознаваема и как проблема решаема: мы живем в эпоху Капиталоцена, то есть в век капитала. Мы знаем, кто виноват в климатическом кризисе — и в исторической перспективе, и сегодня. У виновных есть имена и адреса: начать можно с восьми богатейших мужчин мира, у которых богатств больше, чем у самых бедных 3,6 миллиарда человек.
Что такое капиталоцен? Для начала скажу, чем он не является. Капиталоцен — не геологическое понятие и не аргумент впользу того, что некая экономическая система вызвала планетарный кризис, хотя экономика играет здесь ключевую роль. Капиталоцен — это способ понять капитализм как географически связанную и исторически структурированную систему. С этой точки зрения капиталоцен есть геопоэтика для осмысления капитализма как мир-экологии власти и вос/производства в ткани жизни (capitalism as a world-ecology of power and re/production in the web of life).
Сейчас мы рассмотрим капиталоцен подробнее, но сначала давайте разберемся с антропоценом, коих существует два. Первый — геологический. Геологический антропоцен — забота геологов и ученых, занимающихся системными исследованиями Земли. Их основная тема — «золотые гвозди»: ключевые метки геологических эпох в стратиграфических слоях. Для антропоцена такими «метками» обычно считают пластик, куриные кости и ядерные отходы: таков вклад капитализма в геологическую историю Земли! Точкой отсчета геологического антропоцена биогеографы Саймон Льюис и Марк Мазлин убедительно предлагают считать 1610 год. В период с 1492 по 1610 годы, завершение которого отмечено «мировым гвоздем» (Orbis Spike, от лат. Orbis — «мир» и англ. Spike — «гвоздь»; прим. пер.), мир увидел не только вторжение Колумба в Америку. Последовавший за ним геноцид ее коренного населения привел квосстановлению лесов и быстрому снижению уровня углекислого газа в атмосфере к 1550 году. В итоге на этот период пришлись самые холодные десятилетия Малого Ледникового периода (ок. 1300-1850 гг.). Геологический антропоцен, таким образом, есть умышленная абстракция исторических отношений для прояснения биогеографических отношений человека как вида и биосферы, и это совершенно резонно, ведь тезис о капиталоцене не касается спора о геологической истории.
Он касается спора о геоистории. Последняя предполагает, что биогеологические изменения принципиальны для истории власти и производства. Здесь капиталоцен сталкивается со вторым антропоценом — популярным, охватывающим гораздо более широкую дискуссию в гуманитарных и социальных науках. Это дискуссия об историческом развитии и современных реалиях планетарного кризиса. Четкого водораздела между ними нет и многие ученые, занимающиеся системными исследованиями Земли, с удовольствием переходят от геологического антропоцена к популярному и обратно.
Для популярного антропоцена главная проблема — Человек и Природа (Man and Nature), причем она содержит явный гендерный перекос: Кейт Раворт справедливо съязвила, что мы живем в эпоху Мантропоцена. Как модель планетарного кризиса этот антропоцен сложно назвать чем-то новым. Она — эта модель — перевоплотилась из космологии Человечества и Природы и частью уходит корнями в 1492 год, частью восходит к Томасу Мальтусу (XVIII век). Согласно этому нарративу, Человечество причиняет колоссальный вред Природе, а стоит за этим, как обычно, призрак перенаселения — идея, последовательно оправдывавшая угнетение женщин и цветных народов (people of color).
Вы, наверное, заметили, что я выделил большими буквами слова Человечество и Природа. Все потому, что это не просто слова, а абстракции. Правда империи, государства модерна и капиталисты считали их реальными, чтобы удешевить человеческие и нечеловеческие «природные ресурсы» (natures) любого рода. Исторически сложилось так, что бóльшая часть человеческих существ оказалась практически исключена из состава Человечества. В истории капитализма, среди антропосов нашлось очень мало места для тех, кто не относился к категории белых мужчин-буржуа. Начиная с 1492 года сверхбогатые и их союзники-империалисты последовательно исключили цветные коренные народы и практически всех женщин из состава Человечества, отнеся их к категории Природы, чтобы превратить в источник прибылей. Дело в том, что космология Человека и Природы в популярном антропоцене — это не просто дефектный способ анализа: она непосредственно причастна к исторически сложившимся практикам доминирования. Отказ сторонников популярного антропоцена называть климатические изменения капиталогенными означает их неспособность видеть проблему не в Человеке и Природе, а в конкретных людях, заинтересованных в прибыльном доминировании и уничтожении большинства людей, а также всей остальной природы.
Поэтому утверждения проводников популярного антропоцена о вине всех людей просто не соответствуют действительности. Доля Америки и Западной Европы в объеме выбросов углекислого газа за период с 1850 по 2012 годы в три раза выше показателей Китая. Но даже этого мало. Такие национальные показатели сродни индивидуализации ответственности за климатический кризис. Они не учитывают центральную роль американского и западно-европейского капитала в глобальной индустриализации после 1945 года. Например, начиная с 1990-х годов китайские вредные выбросы всецело служили интересам европейского и американского экспортных рынков. Их десятилетиями подпитывали и оправдывали масштабные иностранные инвестиции. Глобальная система власти и капитала постоянно жаждет заполучить новые дешевые «природные ресурсы» (Cheap Natures). В результате, начиная с 1970-х гг. мы стали свидетелями резкого увеличения классового расслоения. Взять те же США — всемирно-исторического лидера по карбонизации атмосферы. Возложить равную ответственность за глобальное потепление на всех американцев — значит распылить ее. США с самого начала были республикой апартеида, в основу которой были положены геноцид, грабеж и рабство. Да, за американскую долю выбросов в атмосферу отвечают американцы, но конкретные: собственники капитала, плантаций и рабов (а также сегодняшних частных тюрем), заводов и банков.
Поэтому тезис о капиталоцене отвергает антропоцентрическую уравниловку в духе лозунга «Мы видели врага: враг — это мы» (We have met the enemy and he is us) с культового плаката Уолта Келли, выпущенного им в 1970 году ко Дню Земли), и вместе с ней — экономический редукционизм. Конечно, капитализм есть система бесконечного накопления капитала. Но согласно тезису о капиталоцене, чтобы понять сегодняшний планетарный кризис, необходимо смотреть на капитализм как на мир-экологию власти, производства и воспроизводства. С этой точки зрения «социальные» аспекты современного классового господства, белого шовинизма и патриархата тесно связаны с экологическими проектами, направленными на бесконечное накопление капитала. Великое изобретение капитализма с момента его зарождения после 1492 года — практика присвоения Природы. Природа — не просто идея, но территориальная и культурная реальность, которая тюрьмой и полицейской дубинкой поставила под контроль женщин, колонизованные народы и внечеловеческую ткань жизни. Поскольку ткань жизни сопротивляется стандартизации, акселерации и гомогенизации, направленным на извлечение максимальной прибыли, капитализм никогда не был узко экономическим явлением. Капиталогенное разорение человеческих и внечеловеческих «природных ресурсов» (natures), происходившее при каждом удобном случае, — следствие культурного доминирования и применения политической силы.
Почему именно 1492 год, а не 1850-й или 1945-й? На знаменитых графиках-«хоккейных клюшках» именно с этими временными точками, особенно с последней, соотносятся важнейшие переломные моменты, связанные с увеличением содержания углекислого газа в атмосфере и другими сдвигами. Но это визуализация последствий, а не причин планетарного кризиса. Тезис о капиталоцене предполагает анализ, связывающий эти последствия с долгой историей классового господства, расизма и сексизма, которые в современном смысле этих терминов формируются начиная с 1492 года.
К XVI веку произошел перелом в подходах ученых, капиталистов и имперских стратегов к пониманию планетарной реальности. В средневековой Европе люди и вся остальная природа понимались иерархически в виде так называемой Великой цепи бытия. Однако строгого разделения между человеческими отношениями и остальной природой не было. Слова nature («природа»), civilization («цивилизация»), savagery («дикость») и society («общество») в английском языке приобрели свои современные значения только между 1550 и 1650 годами. И это не случайное совпадение: в Англии то была эпоха капиталистической революции в сельском хозяйстве, современной революции в добыче угля и вторжения в Ирландию (1541). Культурный сдвиг происходил не только в англоязычном мире: схожие процессы шли примерно в то же время и в других западноевропейских языках одновременно с переходом к капитализму в странах Атлантического бассейна. Столь радикальный разрыв со старыми — холистическими, хотя и иерархическими — способами познания реальности породили раздвоение на Цивилизацию и Дикость.
Где бы и когда бы ни высаживались с европейских кораблей солдаты, священники и купцы, они сразу сталкивались с savages — «дикарями». В Средние века английское слово savage значило «сильный», «яростный», теперь оно стало антонимом «цивилизации». Дикари населяли пространство, которое стали называть «дикой природой» (wilderness), и перед «цивилизованными» завоевателями теперь стояла задача «обратить ко Христу» (Christianize) дикарей и «благоустроить» (Improve) территорию. Дикую природу в те годы часто считали «бесхозной» (waste), и в колониях такой подход оправдывалее разорение (laying waste). Так ее саму и ее обитателей можно было задешево поставить себе на службу. Двоичный код «Цивилизация и Дикость» — базовая операционная система модерности, в основу которой положено расчеловечивание человека. Происходившее многократно, оно определило судьбу коренных народов, ирландцев, практически всех женщин, африканских рабов и колонизованных народов во всем мире. Такая капиталистическая геокультура неистово и постоянно стремится к удешевлению жизни и труда, которое с одной стороны всякий раз становится определяющим фактором для очередного великого мирового экономического бума, а с другой — творит насилие, ведет к деградации и самоистощению.
Дискурс об Обществе и Природе, таким образом, — это не просто дискурс буржуазно-колониальной революции в самом широком смысле, но и практика отчуждения, столь же фундаментальная для капиталистической гегемонии, сколь ею является современное отчуждение трудовых отношений. Дискурс об Обществе и Природе фетишизирует основополагающие отчужденные отношения насилия и доминирования при капитализме. Очевидно, принципиальное значение здесь имеет данное Марксом объяснение товарного фетишизма, в результате которого работающий начинает воспринимать плоды своего труда как чужеродную силу, тяготеющую над ним. Есть еще одна форма отчуждения, сопутствующая товарному фетишизму: это фетишизм цивилизационный, и речь не об отчуждении между «человеком и природой», а о проекте определенной группы людей — белых мужчин-буржуа, — реализованном ими во время становления капитализма с целью удешевления большинства людей и родственных нам форм жизни. Если товарным фетишизмом определяется фундаментальный антагонизм между капиталом и пролетариатом, то фетишизм цивилизационный есть всемирно-исторический антагонизм между капиталом и биотариатом (по Стивену Коллису) — живыми и мертвыми формами жизни, которые делают неоплачиваемую работу и дают энергию для существования капитализма. Цивилизационный фетишизм учит нас мыслить отношения между капитализмом и тканью жизни как отношения между объектами, а не как интернализующие и экстернализующие отношения при формировании окружающей среды. Все, что Маркс сказал о товарном фетишизме, было логически и исторически предвосхищено рядом цивилизационных фетишей, а его геокультурной опорой стала граница, проведенная между Цивилизацией и Дикостью. Наемный труд возник не при капитализме. При капитализме возник современный пролетариат, причем в рамках гораздо более дерзкого проекта, целью которого было заставить бесплатно или задешево работать на себя все «природные ресурсы» (natures) — биотариат. Подобно товарному фетишизму цивилизационный фетишизм был и остается не просто идеей, а практикой и рациональным обоснованием мирового господства. Начиная с 1492 года эта граница между Цивилизованным и Диким формирует современную жизнь и власть, производство и воспроизводство. Ее заново изобретали на каждом этапе развития капитализма, и сегодня вновь вылезшие на свет авторитарные популисты опять перелицовывают ее, милитаризуя и закрывая границы от «вредоносных» беженцев, гонимых извечной тройкой развитого капиталоцена — бесконечными войнами, расистским расчеловечиванием и климатическими кризисами.
Тысяча четыреста девяносто вторым годом отмечен не только геокультурный сдвиг, но и биогеографический переход, беспрецедентный в истории человечества. С вторжением Колумба [в Америку] началось геоисторическое воссоединение Пангеи — сверхконтинента, расколовшегося за 175 млн лет до того. Эта современная Пангея в глазах европейских банкиров, королей и вельмож служит практически бездонной кладовой дешевого труда, продовольствия, энергии и сырья. Именно здесь, в атлантической зоне современной Пангеи, возникли и капитализм, и современный планетарный кризис. За три последующих столетия тройная спираль капитализма, состоящая из империй, капитала и науки, породила величайшую и стремительнейшую трансформацию земли и труда в истории человечества. Только возникновение оседлого земледелия на заре голоцена — примерно 12 тысяч лет назад — может сравниться с экологической революцией, произошедшей на ранних этапах развития капитализма. За несколько веков до появления паровых машин Ньюкомена и Уатта европейские банкиры, плантаторы, промышленники, купцы и империалисты с невиданной скоростью и в невиданных доселе масштабах преобразовали планетарные трудовые, жизненные и земельные отношения. От Бразилии и Анд до Балтики вырубались леса, африканцам, коренным народам и славянам были навязаны системы принудительного труда, а жизненно важные грузы — дешевое продовольствие, лес и серебро — потекли в центры богатства и власти. Женщин в Европе, не говоря уже о колониях, закабалили беспощадным режимом принудительного труда, непредставимым при феодализме. Их исключили из состава Цивилизации, а жизнь и труд поставили под жесточайший контроль. Женскую работу перестали считать работой (Сильвия Федеричи) именно потому, что она проходила теперь по классу Природы.
Историю планетарного кризиса обычно рассказывают сквозь призму Промышленной революции — одной единственной. Никто не оспаривает тот факт, что волны индустриализации совпадали с основными переломными моментами в использовании ресурсов и токсификации, но индустриализация как таковая началась задолго до XIX века! Однако объяснять истоки планетарного кризиса технологическими трансформациями — значит серьезно все упрощать. Промышленная революция в Британии, например, произошла целиком за счет дешевого хлопка, неоплачиваемого труда нескольких поколений коренных народов, производивших вид хлопчатника, пригодный для машинной обработки (G. hirsutum или хлопчатник обыкновенный), геноцида и грабежа чероки и других народов американского Юга, а также благодаря изобретению хлопкового волокноотделителя, увеличившего производительность труда в пятьдесят раз, и африканцам-рабам, трудившимся на хлопковых полях. Кроме того, индустриализация Англии была бы невозможна без произошедшей веком ранее насильственной гендерно-репродуктивной революции, которая поставила способность женщин рожать детей и ухаживать за ними на службу демографическим требованиям капитала.
Эти выписки из истории капитализма означают, что сия странная система всегда зависела от фронтиров — зон освоения новых дешевых, некоммодифицированных еще «природных ресурсов» (Cheap Natures), чей труд можно присвоить бесплатно или задешево за счет насилия, культурного доминирования и рынка. Все эти фронтиры играли и играют принципиальную роль, потому что капитализм — дико расточительная, самая экстенсивная система из когда-либо созданных. Этим объясняется невероятная экстравертность капитализма. Чтобы выжить, ему пришлось «разгородить» (enclose) планету для поиска источников дешевых «природных ресурсов» (Cheap Natures) и одновременно для создания планетарной свалки отходов. Оба этих «фронтира», обеспечивающие радикальное снижение издержек и за счет этого — максимизацию прибыли, уже выработаны. С одной стороны, дешевизна рано или поздно заканчивается: рабочие и крестьяне восстают и сопротивляются, месторождения истощаются, плодородные почвы подвергаются эрозии. С другой стороны, масштабы разгораживания капитализмом планетарной атмосферы и других общественных благ для утилизации своих отходов превысили критическую отметку. Эпохальные климатические изменения стали наиболее ярким выражением этого переломного момента, когда мы видим, как глобальная токсификация все больше дестабилизирует важнейшие достижения капитализма, прежде всего, созданный им режим «дешевого продовольствия». Две эти стратегии — «дешевых природных ресурсов» (Cheap Nature) и «дешевых отходов» (Cheap Waste) — все сильнее исчерпывают себя по мере того, как география жизнестроения и фиксация прибыли входят в патологическую фазу. Как напоминает нам Наоми Кляйн, климатический кризис меняет все. Мир-экология капитализма переживает сейчас эпохальные перемены, или скорее даже схлопывание, так как «природные ресурсы» (natures) перестают быть дешевыми и начинают оказывать все более действенное сопротивление. Ткань жизни повсюду бросает вызов капиталистическим стратегиям снижения издержек и становится реальностью, повышающей эти издержки для капитала. Из–за климатических изменений, хотя и не только из–за них, абсолютно все на этой планете становится дороже для капитала и опаснее для нас.
«Дешевым природным ресурсам» (Cheap Nature) приходит конец. Это огромная проблема для капитализма, который весь построен на практике удешевления — и в смысле цен, и в смысле культурного доминирования. Первое — форма политической экономии, второе — средоточие имперской гегемонии, расизма и сексизма. Среди важнейших проблем планетарной справедливости сегодня — формирование стратегии, которая привяжет справедливость к этим двум аспектам с их полным, сквозным охватом. Вдумайтесь: самые жуткие и выраженные биофизические последствия токсификации и экономической стагнации обрушились сегодня именно на те группы населения, которые последовательно относили к Природе еще с 1492 года: на женщин, жертв неоколониализма и цветные народы.
Это тяжелая ситуация для всех жителей планеты Земля. Но надежда есть, и есть основания для нее.
Ключевой урок, который я извлек, изучая историю климата за две тысячи лет, следующий: правящие классы редко выживали после климатических сдвигов. Крушение власти Рима на Западе совпало с Малым ледниковым периодом поздней античности (ок. 400-750 гг.). Феодализм вошел в кризис примерно через столетие после начала Малого ледникового периода (примерно 1300-1850 гг.). Самые серьезные политические кризисы раннего капитализма (до середины XX века) совпадали с самыми суровыми декадами Малого ледникового периода (XVII в.). Климат сам по себе ни на что не влияет, но климатические изменения вплетены в ткань производства, воспроизводства, основуправления, культуры — словом, всего! Климатические изменения, происходящие прямо сейчас, вне всякого сомнения, будут серьезнее, чем всё, что мы видели за последние 12 тысяч лет. Устоявшиеся системы классового господства, производства и всего остального никогда не выживали после серьезных климатических сдвигов. Конец голоцена и зарю геологического антропоцена можно поэтому только приветствовать как момент величайшей политической возможности и конца капиталоцена.
Конечно, капитализм продолжает существовать. Но он уже ходячий мертвец. Сейчас необходимы радикальные перемены, которые свяжут воедино декарбонизацию, демократизацию и декоммодификацию. Они должны вывернуть наизнанку логику Нового Зеленого курса (Green New Deal, GND). Целью такого радикального видения должен стать разворот сформулированной в GND важнейшей смычки экономической справедливости, социального обеспечения и экологической устойчивости в сторону декоммодификации жилья, транспорта, социального ухода и образования, а также обеспечения климатической справедливости за счет отказа от диктата капиталистических монокультур в сельском хозяйстве.
Именно этот радикальный призыв лежит в основе дебатов о мир-экологии. Их характеризует фундаментальная открытость к переосмыслению старых моделей мышления, в особенности, хотя и не только [дихотомии] «Общество и Природа». Они зовут к новому диалогу гуманитариев, художников, активистов и ученых-естественников, в рамках которого капитализм рассматривался бы как экология власти, производстваи воспроизводства в ткани жизни. Участники этих дебатов настаивают: не может быть трудовой политики без учета интересов природы, не может быть природной политики без учета интересов труда; климатическая справедливость есть репродуктивная справедливость. Они бросают вызов климатическому апартеиду с помощью идей климатического аболиционизма.
Капиталоцен, таким образом, — это не очередная издевка над антропоценом. Это приглашение к дебатам о том, как нам аналитически и практически демонтировать тиранию [дихотомии] «Человек и Природа». Это способ осмыслить планетарный ад и указать на то, что климатический кризис есть геоисторический сдвиг. Он, конечно, затрагивает и молекулы парниковых газов, но его нельзя сводить только к вопросам промилле. Климатический кризис — геоисторический момент, в котором системно переплелись загрязнение атмосферы парниковыми газами и классовое расслоение, классовый патриархат и климатический апартеид. История справедливости в XXI веке будет живо интересоваться, насколько нам удалось выявить эти противоречия и взаимозависимости, и насколько умело мы выстроили политические коалиции, выходящие за рамки этих противоречий.
Авторский вариант текста, опубликованного на платформе Maize
Джейсон Мур (Jason W. Moore) — историк экологии и географ, профессор социологии в Бингемптонском университете. Среди его последних книг: A History of the World in Seven Cheap Things («Всемирная история и семь дешевых ресурсов», California, 2017); Anthropocene or Capitalocene? («Антропоцен или капиталоцен?», PMPress, 2016) и Capitalism in the Web of Life («Капитализм в ткани жизни», Verso, 2015). Книги и эссе Мура публиковались на 18 языках, некоторые тексты можно посмотреть на его сайте. Мур координирует Сеть исследователей мир-экологии (World-Ecology Research Network) — глобальное сообщество художников, деятелей науки и активистов.
Antroposen çevrecilik alanında zamanımızın en mühim ve neredeyse en tehlikeli kavramı haline geldi. Tehlikeli olmasının nedeni, salt gezegenin içinde bulunduğu krizi çok yanlış anlaması değil gezegenin doğasında görülen süregiden “durum değişiklikleri”ni açıklarken bu değişikliklerin ardında yatan tarihi gizemlileştirmesi (Barnosky et al. 2012). Bu tehlikeyi en iyi antropojen kaynaklı küresel ısınma sözcükleri ifade ediyor. Elbette bu muazzam bir tahrif. Küresel ısınma soyut bir insanlığın, yani Antropos’un başarısı değil. Küresel ısınma sermayenin nihai başarısı. Küresel ısınma sermaye kaynaklı [kapitalojenik] (Street 2016).
Antroposen’in bunca popüler olmasının ardında etkileyici araştırmalardan çok daha fazlası var. Etkisi, öykü-anlatma gücünden ve insanlar ile yeryüzü-sistemini tek bir anlatıda birleştirme kapasitesinden kaynaklanıyor. Hem zayıf olduğu nokta hem de tahrif gücünün kaynağı ise yeryüzü-sistemi ile insanlığı tek bir anlatıda birleştirme şekli. Diyalektik olmadığından, bu birleştirme sibernetikçinin elinden çıkma: parçaların birliği, gezegeni şu anda içinde bulunduğu yok oluş haline sokan kurucu tarihsel ilişkileri birbirinden ayıran idealist bir birlik.
Küresel ısınma soyut bir insanlığın, yani Antropos’un başarısı değil. Küresel ısınma sermayenin nihai başarısı. Küresel ısınma sermaye kaynaklı [kapitalojenik] (Street 2016).
Kapitalosen’in ilk taslağını çizdiğim anın üzerinden geçen üç yıl içerisinde (Moore 2013a, 2013b, 2013c) kavram viral oldu. [1] Bana kalırsa, Kapitalosen kısmen bir söz oyunu. Antroposenin olağanüstü popülerliği karşısında bir kontrpuan, bir geo-poetik (Last 2015). Crutzen ve Stoermer’in (2000) başlattığı tartışmanın kalbine girmenin bir yolu. Bu tartışma iki eksende yürüdü (Moore 2017a, 2017b). Birincisi stratigrafi argümanıydı. Buna göre, yeni bir jeolojik çağı isimlendirmek için zorunlu olan kriter, küresel ölçekte “yeterince geniş, açık ve ayırt edici” olması gereken “jeolojik bir işaret”tir (Çalışma Grubu 2016). Bu Jeolojik Antroposendir. Şu an bize anlatıldığı kadarıyla bu çağ atom çağının yüzyıl-ortası şafağında başlar (Carrington 2016).
Ancak Jeolojik Antroposen, ki “bilim cemaatinin” faydalı “formal kavramı”dır, Popüler Antroposen’in gölgesinde kaldı: modern ekolojik krizin kökenlerini ve evrimini düşünme biçimi. Kapitalosenin dahil olduğu tartışma budur işte, ki bu hiç de öyle basit bir iş değil (Chakrabarty 2016 karşısında). Popüler Antroposen pek çok ürkütücü soru ortaya atmaktadır: 1) 12. yüzyıl ekolojik krizinin niteliği nedir? 2) Bu kriz ne zaman başladı? 3) Bu krize hangi kuvvetler ön ayak oluyor? Bu tartışma, 1970’de kısa bir an dışında (ör. Meadows et al., 1972) yeni bin yıla değin marjinal kalmıştı.
Bana kalırsa, Kapitalosen kısmen bir söz oyunu. Antoposenin olağanüstü popülerliği karşısında bir kontrpuan, bir geo-poetik (Last 2015). Crutzen ve Stoermer’in (2000) başlattığı tartışmanın kalbine girmenin bir yolu. Bu tartışma iki eksende yürüdü (Moore 2017a, 2017b).
Crutzen ve Stoermer’in Antroposeni bütün Büyük Fikirlerin gerektirdiği o erdemi içeriyordu: zamanlama. Zamanlama; Antroposen’in, aksi takdirde birbirinden oldukça farklı olan düşünürlerin özlemleri ve argümanları ile doldurulabilecek neredeyse-boş gösterenlerden biri olmasına yardımcı oldu, tıpkı 1990’larda küreselleşme gibi (Steffen et al., 2007 ile Davis 2010’i karşılaştırın). Ancak neredeyse-boş tamamen boş demek değildi. Popüler Antroposen, sadece plastik olduğundan değil aynı zamanda gıda ve kaynak kullanımı hakimiyetinde olan ve sınıf ve imparatorluktan (ve sadece sınıf ve imparatorluk da değil) soyutlanmış bir nüfus, çevre ve tarih görüşüne rahatça uyduğundan işe yaradı.
Bu kulağa neo-Malthuscu mu geliyor, öyle çünkü. Nüfusa vurgu yapmasından da değil modernitenin -insan ve insan-olmayan (ör. Seccombe 1992; Weis 2013)- “özel nüfus yasalarını” göz ardı etmesinden (Marx 1967, I. 592). İnsan-merkezci düşüncede tarih ilk zayiattır; 18. yüzyılda Malthus gibi başat savunucuları tarihin yerine soyut bir zaman koyar ve nicel hesaplara etten kemikten açıklamalar sunabilecek tarihsel perspektifin içini boşaltır. Malthus’un muazzam hatalarından biri, on sekizinci yüzyılın sonunda tarımsal durgunluk ile nüfus artışının oldukça gerçek kombinasyonunu, daha uzun süren tarımsal devrim ve nüfus değişimi dalgalarında konumlandıramamış olmasıydı (bkz. Moore 2010; Seccombe 1992, 1995).
Kapitalosen o halde jeolojik tarihe ilişkin bir argüman hiç değildir (ör., Vansintjan’a karşı, 2015). Konuya yeni girenler için, ‘Sermayenin Çağı’ yeni bir jeolojik çağı ayırt etmek için gereken ‘jeolojik işaretleri’ illa ki önceler ve başlatır. Bu çağ -Anthroposen– kapitalizmden binlerce yıl daha uzun yaşayacaktır. Süregiden gezegen ölçeğinde “durum değişiminin” biyosferik koşulları, gerçekten oldukça uzun bir süre insan organizasyonunun koşullarını şekillendirecek.
Kapitalosen, ekolojik krizi düşünmek üzere ortaya atılan bir argümandır. Jeolojik tarihten ziyade jeo-tarih üzerine bir tartışmadır, her ne kadar ikisinin seyri birbirine bağlı olsa da. Kapitalosen, Popüler Antroposen’in İki Yüzyıllık modernite modeline meydan okur, ki bu model 1970’lerden beri Yeşil Düşünce’nin kutup yıldızı olmuştur (Moore 2017a). Modern ekolojik krizin -dolayısıyla kapitalizmin- kökenleri İngiltere’ye, uzun 19. yüzyıla, kömüre veya buhar makinesine indirgenemez. Dahası Anthroposen’in tarihsel miyopluğu adeta entelektüel kültüre içseldir. Bu açıdan Kapitalosen, sadece yeryüzü bilimcilerini değil sistemi isimlendirmeyi reddeden, İki Kültürün “diğer” tarafındakileri de zor durumda bırakır (ör. Pálsson et al 2013; Brondizio et al 2016; McNeill and Engelke 2016). Popüler Antroposen, kapitalizmin çok-türlü şiddetini ve eşitsizliğini reddetme ve sermaye kaynaklı sorunların bütün insanların sorumluluğu olduğunu iddia etme işlevi gören çevreci kavramlardan ibaret o uzun serinin son üyesidir. Antroposen siyaseti –Fergusoncu anlamda bir anti-politik (1990)– kati bir biçimde kapitalizmi ve gezegenin içinde bulunduğu krizin sermaye-jenezini silmeye adanmıştır.
Popüler Antroposen, kapitalizmin çok-türlü şiddetini ve eşitsizliğini reddetme ve sermaye kaynaklı sorunların bütün insanların sorumluluğu olduğunu iddia etme işlevi gören çevreci kavramlardan ibaret o uzun serinin son üyesidir.
Antroposen’in Doğa/Toplum ikiliği sorusunu ortaya atması faydalı olmuştur ama yeni bir sentez lehine bu ikiliği çözüme kavuşturamaz. Bana kalırsa bu sentez, kapitalizmi yaşamın dokusu içerisinde yeniden düşünmemize bağlıdır. Şu anda -layığıyla- “sistem değişimi istiyoruz iklim değişimi değil” demek yaygınlaştıysa da bu sistemi nasıl düşündüğümüze de dikkat etmeliyiz. Kapitalizmin -yaşamın dokusundan soyutlanmış bir piyasa veya toplumsal sistem olarak- kendi tanımını kabul eden bir kapitalizm eleştirisinin bizleri sürdürülebilirliğe veya özgürleşmeye taşıması pek muhtemel değildir. O halde ekonomik ve toplumsal momentlerine indirgenmiş kapitalizm görüşlerine temkinli yaklaşmamız gerekir: “insanın istisnai oluşuna” dayalı pratiklerdir bunlar (Haraway 2008). İstisnai addetme her zaman tehlikelidir, bilhassa da ırkçı, toplumsal cinsiyet temelli ve sömürgeci şiddetin o uzun tarihinde gerçek bir soyutlama olan İnsanlık söz konusu olduğunda (Moore 2016b, 2017a, yayınlanacak). Dünya-ekoloji diyaloğu ise aksini iddia edegeldi: kapitalizm yaşamın dokusu boyunca gelişir. Bu hareket içerisinde insan toplumsallığı gerçek soyutlamalar olan Doğa/Toplum boyunca vahşi bir biçimde yeniden şekillendirildi, böylece modernitenin buna müteakip ırkçı ve toplumsal cinsiyet temelli düzenlerine zemin hazırlandı (Plumwood 1993; Moore 2015a; von Werlhof 1985).[2] Bu iki-katmanlı doğa sorusu– Doğa/Toplum ve yaşamın dokusu olarak– temelde modern tarihin her momentinde ve hareketinde görülmektedir.
Son olarak, Kapitalosen kavramı, dünya-ekoloji yaklaşımının çevre bilimlerine hâkim olan iki çerçeveyi reddetmesini bünyesinde barındırır. Bir yandan da “ekolojik ayak izi” ve “metabolik yarık” gibi oldukça etkili metaforların nitelediği kavram-gösterge yaklaşımlarına bir alternatif arar. Bu yaklaşımlar, insan örgütlenmesini -piyasalar ve kapitalizm- yaşamın dokusundan bağımsız olarak kavramsallaştırır, sonrasında stres ve bozunma “derecelerine veya miktarına” dair göstergeleri harekete geçirir (Hopkins 1982, 201; ör. Wackernagel et al. 2002; Foster et al. 2010). İlişkisel bir yaklaşım ise aksine birbiri ardı sıra belirlenimler ve sıralamalar şeklinde parça-bütün hareketlerini izler, bu sayede “bütün” sorusu (kapitalizm, emperyalizm, endüstrileşme vs.) nitel dönüşümler geçirir (Moore, yayına hazırlanıyor). Bu sorgulama mantığı, kapitalizmin sosyo-ekolojik koşullar boyunca olağanüstü esnekliğini vurgulayan analitik güzergahlar açar. Kapitalosen argümanı, sonuç olarak, küresel çevresel değişim araştırmalarının başat prosedürlerinden farklı bir güzergah izler: çevresel değişimin “altında yatan [sosyal] nedenleri aramaz veya “toplumsal örgütlenmeyi” çevresel sonuçlarla bağlantılandırmayı amaçlamaz (sırasıyla, Brondizio et al. 2016; Dalby 2015).
Öte yandan iklim değişiminin misal sermaye-temelli [kapitalojenik] olduğunu öne süren dünya-ekoloji yaklaşımı, iklim değişiminin toplumsal-temelli [sosyojenik] olduğunu öne süren görüşe karşıdır. Bu ufak bir nokta gibi görünebilir ama tam aksi. İnsan toplumsallığını Toplum’la karıştırmak; o uzun toplumsal cinsiyet, ırk ve sömürgeci şiddet geçmişine borçlu olduğumuz bir kavramsal hamledir (Moore 2017a). Kapitalosen, çevre-kurmaya dair üçlü sarmalı öne çıkaran farklı bir yaklaşımı takip eder: fikirlerin, çevrelerin ve örgütlenmenin, üretim ve yeniden üretim ilişkilerini müştereken üretecek şekilde karşılıklı olarak birbirini kuracak şekilde dönüşüm geçirmesi (Moore 2015a; Merchant 1989; Worster 1990; Seccombe 1992). Bu da küresel çevre çalışmalarında örtük olarak mevcut olan ve fikirlerin, kültürün, hatta bilimsel devrimlerin pek az sürtünme kuvveti uyguladığını öne süren kaba materyalizme meydan okur – bu hem radikal hem ana akım görüşlerin mustarip olduğu bir sorundur (ör. Foster et al. 2010; Steffen et al. 2011). Ancak bu bile yeterince ileri gitmez:
“O halde karşılaştığımız güçlük, bir yandan Kapitalosen’e; dünyevi ve direngen meselelerin [matter of concern] dolanıklığını örtpas etme gücü vermeyen betimleyici araçlar kullanırken diğer yandan başta ‘uzun on altıncı yüzyıldan’ olmak üzere hiçbir Kapitalosen öyküsünün, ‘ucuz doğanın’… süregiden icadı-üretimi-temellük edilmesi-sömürülmesine dolanık olmaksızın pek de ileri gidemeyeceğini eklemek olabilir. Diğer bir deyişle, Kapitolesen’e mahsus o temellük etme jestine kapılmamamız, yani bir soyutlamaya kavrayamadığı her şeyi ‘ucuz’ diye -keyfe keder parçalarına ayrılabilen veya alaşağı edilebilen ve yanıltıcı inançlara indirgenebilen bitmez tükenmez bir kaynak- tanımlama gücünü vermememiz gerekiyor” (Stengers 2015, 142; ayrıca Haraway 2016; Moore 2015a, 2016a, 2016c).
O halde Kapitalosen, kapitalizmi “tarihsel olarak konumlanmış metabolizmalar ve tertipler [asamblaj] kompeksi” olarak yeniden düşünmek için asli öneme sahip olan kavramsal ve yöntemsel bir hamledir (Haraway et al. 2015, 21). Bu kompleks sermayenin genişletilmiş yeniden üretim devresini de içerir ama ona indirgenemez. Alternatif kavramlar karşısında Kapitalosen’in avantajı, tarihsel-ilişkisel bir odak noktasına sahip olmasıdır. Alternatif isimlendirmeler de yaygınlaşmıştır, bu da Popüler Antroposen ifadesinin uyandırmaya başladığı memnuniyetsizliğin umut verici ve olumlu bir göstergesidir. Antroposen/Kapitalosen’e ek, hatta alternatif olarak öne sürülen bir o kadar hantal terimler genelde yaratıcı düşünceyi ortaya koymaktadır. Bunlardan bazıları Braudel’in “uzun süre” (2009, e.g. Pyne’s Pyrocene [2015]) kavramına, bazıları modernitenin olgusal üretim biçimlerine (ör. Tsing’in Plantasyonosen [2015]); diğerleri ise geçmiş yüzyılın sömürgeci kalkınmacılığının yarattığı şiddetli soyutlamalara (ör. Büyüme Sahnesi, Ekosen [Chertkovskaya ve Paulsson 2016; Norgaard 2013]) yüzünü dönmüştür. Kapitalosen’in komünist projeleri atladığı iddiası, kavram-gösterge epistemolojisi tarafından dile getirilmiş olup aksi takdirde ilişkisel olan düşünürlerin bunu öne sürdüğü düşünüldüğünde şaşırtıcı bir eleştiridir (ör. Morton 2016). Ancak Kapitalosen –“genelleme” değil- diyalektik bir iddiadır (Moore 2017a, 2017b). Pozitivist genellemelerin aksine, diyalektik argümanlar değişkenlere rağmen değil onlar vasıtasıyla ilerler. Kapitalosen, Marx’ın kar oranının düşme eğiliminden kastettiği haliyle tarihsel bir süreçtir (1981): ona karşı olan eğilimler vasıtasıyla inşa edilen genel bir yasadır. Sovyet veya Çin projelerinin, daha önceki kapitalist çevre-kurma dalgalarından ne ölçüde temel bir kopuş olduğu önemli bir soru olsa da konu dışıdır. Esas soru, bu kısmi momentlerin uzun sürede kapitalist dünya-ekolojisinde kurulan ve yeniden üretilen “gelişmekte olan tarih örüntülerini” akamete uğratıp uğratamadığıdır.[3]
Emek yerine çevresel bozunmaya dayalı bir doğa siyaseti, bu radikal vizyonu güçlü bir eleştiri karşısında hassas kılmaktadır. Bu el değmemiş doğanın aslında hiç var olmadığını, teknolojik yenilik vasıtasıyla çözülebilecek pek çok çevresel değişim çağından birinden geçtiğimizi söylemektedir (Lynas 2011; Shellenberger ve Nordhaus 2011). Elbette bu argümanlar çöptür. -Kapitalosen’in- karşı argümanı, doğanın bozunmasını, kapitalizmin emeği örgütlemesinin belli bir ifadesi olarak görür. “Emek” bu anlayışta pek çok biçim alır; çok-türlü ve çok-katmanlı geo-ekolojik bir süreçtir. Bu da teknolojinin, kapitalizmle birlikte üretilen doğalarda köklendiğini düşünmemizi sağlar. Kapitalizmin bir bütün olarak doğanın emeğini mobilize ederek ve biyosferin emeğini/enerjilerini kaparak insan emeğini “ücretli” ve “ücretsiz” şeklinde konfigüre ederek serpildiğini görmemizi sağlar.
İnsan organizasyonları, evrim geçiren bir çeşitlilik mozaiği olan yaşamın dokusunda aynı anda hem üretici hem de üründürler. Bu bakış açısına göre, kapitalizm insandan-fazla bir şey haline gelir. İktidar, sermaye ve doğanın dünya-ekolojisi olur (Moore 2003, 2011, 2015a, 2016a; Altvater 2016; Bolthouse 2014; Camba 2015; Cox 2015; Deckard 2015; Dixon 2015; El Khoury 2015; Gill 2016; Hartley 2016; yayına hazırlanıyor Jakes; yayına hazırlanıyor Marley; McBrien 2016; Niblett and Campbell 2016; Oloff 2016; Parenti 2016; Taylor 2015; Weis 2013; bkz. World-Ecology Research Network, Essays). Bu jeolojik tarihi de içerir ama onu ikame etmez. Dünya-ekoloji, natüralizme ve toplumsal inşacılığa karşı çıkar, ikisinin arasında bir denge kurmaya çalışmak yerine bunları aşmak ister. Jeo-biyofiziksel süreçlerle toplumsal ve iktisadi tarihi, ilişkisel bir sahada birleştirir. Bu daha geniş saha elzemdir. Dünya-ekolojinin, genelde kapitalizmin tarih yazımından kovulan kültür tarihlerini ve bilgi üretimini konumlandırmasına izin verir (Moore 2015a, 193-217; 2017b; Hartley 2016). Kapitalosen, o halde, toplumsal ve çevresel indirgemeciliğe karşı çıkar ve mitik Toplum kategorisinden türetilen kapitalizm dönemselleştirmelerine (doğasız insan) direnir. [4]
Jason W. Moore’un blogunda yayımlanan yazıyı, Kolektif Kitap desteğiyle Öznur Karakaş çevirdi.
[1] Kapitalosen çizelgesi (Moore 2016b). İfade Andreas Malm’dan gelir. Kapitalizmi iktidar, sermaye ve doğa sistemi olarak ele alma amacıyla Kapitalosen kavramının kullanılması büyük ölçüde Haraway’de de görülmektedir (2016). Haraway ve ben, 2013 yılında birbirimizi bulmadan önce ayrı ayrı bu kavram üzerine deneylere başlamıştık.
[2] Gerçek soyutlamalar, “somut bütünselliği ideal olarak önceleyen zihinsel kategoriler değil gerçek anlamıyla [sosyo-ekonomik] bütüne kapılmış olan gerçek soyutlamalardır (Toscano 2008, 274-75).
[3] Sovyet projesini temelde bir kopuş olarak okumak benim için zor. 1930’ların o muazzam endüstrileşme itkisi –çok büyük ölçüde– sabit sermaye ithalatına dayanıyordu; 1931 yılına kadar bu ithalat Sovyetlerin tamamındaki ithalat rakamlarının %90’ına ulaşmıştı. Sovyetler sağlam para elde etmek için öylesine çaresizdi ki “devlet, altından, petrole, kürkten Hermitage Müzesi’nin resimlerine ne varsa ihraç etmeye hazırdı” (Kagarlitsky 2007, 272-73). Sovyet projesi diğer üretim biçimlerine benziyorsa, bunun nedeni elbette devletin doğrudan artı değer çıkardığı bağımlı -sosyalist değil- üretim biçimi yüzündendir. Sovyetler 1945 sonrasında da içe dönmedi. Sovyetlerin Avrupa Ekonomik İşbirliği Teşkilatı’na mensup ülkelerle (sabit dolar üzerinden) ticareti, 1950 ila 1970’de yılda %8.9 artış gösterdi ve sonraki asır yılda %17.9’a kadar çıktı ( Gaidar 2007, 14 üzerinden hesaplanmıştır) – bu trende keskin bir biçimde kötüleşen ticari şartlar ve Sovyetlerin yönetimi altındaki bölgede artan borç eşlik etti (Kagarlitsky 2007). 1980’lerde yaşanan borç krizinin, 1981 yılında Meksika değil Polonya’da infilak ettiğini anımsamaya gerek var mı (Green 1983)?
Altvater, E. 2016. The Capitalocene, or, Geoengineering against Capitalism’s Planetary Boundaries. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene?Oakland: PM Press, pp. 138-152.
Barnosky, A.D., et al. 2012. Approaching a State Shift in Earth’s Biosphere. Nature, 486, 52-58.
Bolthouse, J. 2014. Rethinking Capital’s Relations to Nature. Japanese Journal of Human Geography, 66(6), 580–94.
Brondizio, E.S., et al. 2016. Re-conceptualizing the Anthropocene. Global Environmental Change, 39, 318-337.
Camba, A.A. 2015. From Colonialism to Neoliberalism. Extractive Industries and Society, 2, 287–301.
Campbell, C., and M. Niblett, eds. 2016. The Caribbean: Aesthetics, World-Ecology, Politics. Liverpool: Liverpool Univ. Press.
Braudel, F. 2009. History and the Social Sciences. Review, 32(3), 171-203.
Crutzen, P.J., and E.F. Stoermer. 2000. The Anthropocene. IGBP [International Geosphere-Biosphere Programme] Newsletter, 41, 17-18.
Dalby, S. 2015. Anthropocene discourse. Britanya Cografyacıları Enstitüsü’nün yıllık toplantısında sunulan makale, Exeter, Eylül.
Davis, M. 2010. Who will build the ark? New Left Review, II/61, 29-46.
Deckard, S. World-Ecology and Ireland: The Neoliberal Ecological Regime. Journal of World-Systems Research, 22(1), 145-176.
Dixon, M. 2015. Biosecurity and the multiplication of crises in the Egyptian agri-food industry. Geoforum, 61, 90-100.
El Khoury, A. 2015. Globalization, Development, and Social Justice. New York: Routledge.
Ferguson, J. 1990. The anti-politics machine. Cambridge: Cambridge University Press.
Foster, J.B., et al. 2010. The Ecological Rift. New York: Monthly Review Press.
Gaidar, Y. 2007. Lessons of the USSR. Herald of Europe, 4, 1-36.
Gill, B. 2016. Can the river speak?. Environment and Planning A, 48(4), 699-717.
Green, P. 1983. Debt, the banks and Latin America. International Socialism, 2(21), 3-57.
Haraway, D. 2008. When Species Meet. Minnesota: Univ. of Minnesota Press
Haraway, D.J. 2016. Staying with the Trouble. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 34-76.
Haraway, D.J., et al. yayına hazırlanıyor. “Anthropologists are Talking — About the Anthropocene,” Ethnos.
Hartley, D. 2016. Anthropocene, Capitalocene and the Problem of Culture. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 154-165.
Hopkins, T.K. 1982. World-systems analysis. In: T.K. Hopkins, et al., World-Systems Analysis. Beverly Hills: Sage, pp. 145-158.
Jakes, A. yayına hazırlanıyor. Booms, Bugs, Bust. Antipode.
Kagarlitsky, B. 2007. Empire of the periphery. London: Pluto.
Last, A. yayına hazırlanıyor. We are the world? Theory, Culture & Society (2015).
Lynas, M. 2011. The God Species. London: Fourth Estate.
Malm, A. 2016. Fossil Capital. London: Verso.
Marley, B.J. forthcoming. The Coal Crisis in Appalachia. Journal of Agrarian Change.
Marx, K. 1967. Capital. 3 cilt. New York: International Publishers.
Marx, K. 1981. Capital, Vol. III. New York: Penguin.
Marx, K., and F. Engels 1970. The German Ideology. New York: International Publishers.
McBrien, J. 2016. Accumulating extinction. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 116-137.
McNeill, J.R., and P. Engelke. 2016. The Great Acceleration. Cambridge: Harvard University Press.
Meadows, D.H., et al. 1972. The Limits to Growth. New York: Signet.
Merchant, C. 1989. Ecological Revolutions. Chapel Hill: University of North Carolina Press.
Moore, J.W. 2010. The End of the Road? Agricultural Revolutions in the Capitalist World-Ecology, 1450-2010. Journal of Agrarian Change, 10(3), 389-413.
Moore, J.W. 2011. Transcending the Metabolic Rift. The Journal of Peasant Studies, 38, 1, 1-46.
Moore, J.W. 2015a. Capitalism in the Web of Life. London: Verso.
Moore, J.W. 2015b. Cheap Food and Bad Climate. Critical Historical Studies, 2(1), 1-43.
Moore, J.W. 2016a. Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism. Oakland: PM Press.
Moore, J.W. 2016b. Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 1-11.
Moore, J.W. 2016c. The Rise of Cheap Nature. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 78-115.
Moore, J.W. yayına hazırlanıyor. Metabolic rift or metabolic shift? Dialectics, nature, and the world-historical method. Theory & Society.
Moore, J.W. 2017a. The Capitalocene, Part I: On the nature and origins of our ecological crisis. Journal of Peasant Studies.
Moore, J.W. 2017b. The Capitalocene, Part II: Accumulation by Appropriation and the Centrality of Unpaid Work/Energy. Journal of Peasant Studies.
Morton, T. 2016. Dark Ecology. New York: Columbia University Press.
Niblett, M. 2013. The ‘impossible quest for wholeness’. Journal of Postcolonial Writing, 49(2), 148-160.
Norgaard, R.B. 2013. The Econocene and the Delta. San Francisco Estuary and Watershed Science, 11(3), 1-5.
Oloff, K. 2016. Zombies, Gender and World-Ecology. In: M. Niblett and C. Campbell, eds., The Caribbean. Liverpool: Liverpool University Press.
Ortiz, R.J. forthcoming. Latin American Agro-Industrialization, Petrodollar Recycling, and the Transformation of World Capitalism in the Long 1970s,” Critical Sociology.
Parenti, C. 2016. Environment-Making in the Capitalocene. In: J.W. Moore, ed., Anthropocene or Capitalocene? Oakland: PM Press, pp. 166-183.
Plumwood, V. 1993. Feminism and the Mastery of Nature. New York: Routledge.
Pálsson, G., et al. 2013. Reconceptualizing the ‘Anthropos’ in the Anthropocene. Environmental Science & Policy, 28, 3-13.
Seccombe, W. 1992. A Millennium of Family Change. London: Verso.
Seccombe, W. 1995. Weathering the Storm. London: Verso.
Shellenberger, Michael and Ted Nordhaus, eds. 2011. Love Your Monsters. San Francisco: The Breakthrough Institute.
Steffen, W., et al. 2007. The Anthropocene: Are Humans Now Overwhelming the Great Forces of Nature? Ambio, 36(8), 614-621.
Steffen, Will, et al. 2011a. The Anthropocene: Conceptual and historical perspectives. Philosophical Transactions of the Royal Society A, 369, 842-867.
Stengers, I. 2015. Accepting the reality of Gaia. In: C. Hamilton, et al., eds., The Anthropocene and the global environmental crisis. London: Routledge, pp. 134-144.
Wackernagel, M., et al. 2002. Tracking the Ecological Overshoot of the Human Economy. Proceedings of the National Academy of Science, 99(14), 9266-9271.
Weis, T. 2013. The Ecological Hoofprint. London: Zed.
von Werlhof, C. 1988. On the concept of nature and society in capitalism. In: M. Mies, et al., eds., Women. London: Zed, pp. 96-112.
You ask about my relation to something called eco-Marxism. The term has been appropriated over the past few years by scholars seeking to defend the “true Marx” against the heretics.
My Marxism is unorthodox in part because I agree with Marx, who was unorthodox. But let me pause just for a moment to remind readers perhaps unfamiliar with the situation. I wrote a book, Capitalism in the Web of Life (Moore, 2015), which argues for: the centrality of class struggle, the continuing relevance of Marx’s value thinking, the world-historical character of capitalist development, the tendency towards accumulation crisis, the fundamental role of imperialism in capital accumulation, the ontological unity of humans and the rest of nature. I could go on and on. If you’re a Marxist and you’re calling this perspective anti-Marxist, well, maybe, just maybe, I’m not the source of the problem. To be sure, there are always grounds for sharp debate, but engaging in either/or polemics is rarely useful in these situations. Instead we need to take seriously the arguments of someone like Freire, for whom revolutionary humility is pivotal to the “dialogic” movement of becoming “conscious of one’s consciousness” (2005).
We need a Marxism that is fearless about its own reinvention. For me, Marx is a thinker who insists on transformative connections. Marx’s insight was not simply that the “economic” relation of capital and labor and the “social” relation of bourgeois and proletarian are fundamentally linked, but that these linked relations are concrete expressions of the value relation. There are two implications here. One is that Marx is not studying “capital-labor relations” in Capital: he’s unpacking and elaborating the law of value — capitalism’s value relations which reproduce varied configurations of capital and labor, but not only capital and labor. Second, these value relations are themselves historical, because the geographical relations and conditions of capital’s global expansion and the class struggles that follow are antagonistic — that is, the law of value creates the conditions for its own transcendence.
Capitalism’s law of value is itself a praxis, whose historical-geographical conditions of possibility are themselves transformed by that praxis. Now, all of that is framed at a very high level of abstraction. But I’ve made the point because the dominant tendency in ecological Marxism has been to explore “capital-nature” relations abstracted from value relations. This is a procedure widespread across the social sciences, and allows webs of life to be treated as a variable, as an additional factor alongside labor, empire, race, and all the rest. It also leads to a structured de-emphasis of capitalism’s appropriation of unpaid work, overwhelmingly and necessarily racialized and gendered (see Moore, 2020). The very essence of Marx’s imagination— at least in my reading—is to reject such procedures in favor of dialectical formulations of becoming, especially but not only in relation to webs of life.
REFERENCES
Paulo Freire, 2005/1970 original. Pedagogy of the Oppressed (New York, Continuum).
Jason W. Moore, 2015. Capitalism in the Web of Life (London: Verso).
Jason W. Moore, 2020. “The Origins of Climate Apartheid: Climate, Class & Colonialism in the Making of Planetary Crisis,” public lecture, University of Wisconsin-Milwaukee, 6 November.
Jason W. Moore is an environmental historian and historical geographer at Binghamton University, where he is professor of sociology. He is author or editor, most recently, of Capitalism in the Web of Life (Verso, 2015), Capitalocene o Antropocene?(Ombre Corte, 2017), Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism (PM Press, 2016), and, with Raj Patel, A History of the World in Seven Cheap Things (University of California Press, 2017). His books and essays on environmental history, capitalism, and social theory have been widely recognized, including the Alice Hamilton Prize of the American Society for Environmental History (2003), the Distinguished Scholarship Award of the Section on the Political Economy of the World-System (American Sociological Association, 2002 for articles, and 2015 for Web of Life), and the Byres and Bernstein Prize in Agrarian Change (2011). He coordinates the World-Ecology Research Network. He can be reached at: jwmoore@binghamton.edu.
Qual foi a motivação para escrever Capitalismo na Teia da Vida?
JWM: Eu queria apresentar um arcabouço que nos permitisse entender a história dos últimos cinco séculos de uma forma que fosse adequada à crise que enfrentamos hoje. Nas últimas quatro décadas, adotamos uma abordagem para a crise que pode ser denominada de “aritmética verde”. Quando temos uma crise econômica ou social, ela vai para uma caixa. Quando temos uma crise ecológica – relacionada à água, energia ou clima – ela vai para outra caixa.
Assim, nas últimas quatro décadas, ambientalistas e outros radicais têm alertado sobre essas crises, mas nunca descobriram como resolvê-las. Os pensadores ambientais costumam dizer uma coisa e depois fazerem outra – eles alegam que os humanos são parte da natureza e que tudo no mundo moderno relaciona-se com a biosfera; porém, quando começam a analisar e a propor, se esquecem da unidade “sociedade mais natureza”, como se a relação entre ambas não fosse íntima, direta e imediata.
KA: A premissa de seu livro é que precisamos quebrar o dualismo “natureza/ sociedade” que prevaleceu em grande parte dos pensamentos vermelho e verde. De onde veio essa ideia e por que ela é totalmente artificial?
JWM: A ideia de que os humanos estão fora da natureza tem uma longa história. Trata-se de uma criação do mundo moderno. Muitas civilizações antes do capitalismo tinham a sensação de que os humanos eram algo distintos. Mas nos séculos XVI, XVII e XVIII, essa poderosa ideia surgiu – ela se incorporou à violência imperialista e à expropriação de camponeses; produziu uma série de reformulações sobre o significa ser um humano, particularmente no que se refere às divisões em torno de raça e gênero. Passou a existir algo que, nas palavras de Adam Smith, foi chamado “sociedade civilizada”, uma sociedade restrita que incluía apenas alguns humanos.
Mas a maioria dos humanos foi, então, colocada na categoria de “natureza”, a qual era considerada como um mundo que deveria controlado, dominado e posto para trabalhar – em prol do mundo civilizado. Parece muito abstrato, mas o mundo moderno foi realmente baseado nesta ideia de que uma parte dos humanos eram chamados de “sociedade”, mas a maioria do resto é posta noutra caixa chamada “natureza” – com N maiúsculo! Essa formulação é muito poderosa. Isso não aconteceu apenas porque havia cientistas, cartógrafos ou governantes coloniais que decidiram ser esta uma boa ideia, mas por causa de um processo muito amplo que uniu mercados e indústria, império e novas formas de ver o mundo, assim como uma concepção ampla da Revolução Científica.
Esta ideia de natureza e sociedade está profundamente enraizada em outros dualismos do mundo moderno: o capitalista e o trabalhador, o Ocidente e o resto, homens e mulheres, brancos e negros, civilização e barbárie. Todos esses outros dualismos realmente encontram suas raízes principais no dualismo natureza/sociedade.
Artigo publicado em viewpointmag em 28 setembro de 2015
Em o Capitalismo na teia da vida, Jason W. Moore sustenta a necessidade imperativa de fazer uma síntese e uma reformulação teórica completa dos pensamentos marxista, ambiental e feminista. Eis que o que afirma: “Acho que muitos de nós entendemos intuitivamente – mesmo se os nossos quadros analíticos estejam defasados – que o capitalismo é mais do que um sistema “econômico” e mesmo mais do que um sistema social. O capitalismo é uma forma de organizar a natureza.”
O jornalista Kamil Ahsan conversou com Moore sobre seu livro Capitalismo na Teia da Vida (Verso), lançado em agosto de 2015, o qual busca enfrentar os novos desafios que se levantam diante das velhas maneiras de compreender o nosso mundo.
Jason W. Moore is an environmental historian and historical geographer at Binghamton University, where he is professor of sociology. He is author or editor, most recently, of Capitalism in the Web of Life (Verso, 2015), Capitalocene o Antropocene?(Ombre Corte, 2017), Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism (PM Press, 2016), and, with Raj Patel, A History of the World in Seven Cheap Things (University of California Press, 2017). His books and essays on environmental history, capitalism, and social theory have been widely recognized, including the Alice Hamilton Prize of the American Society for Environmental History (2003), the Distinguished Scholarship Award of the Section on the Political Economy of the World-System (American Sociological Association, 2002 for articles, and 2015 for Web of Life), and the Byres and Bernstein Prize in Agrarian Change (2011). He coordinates the World-Ecology Research Network. He can be reached at: jwmoore@binghamton.edu.
Isidro López: En El capitalismo en la trama de la vida insistes en que debemos terminar con esa división entre naturaleza y sociedad que nuestro pensamiento mantiene desde hace al menos dos o tres siglos. Sostienes que esa división es especialmente perjudicial para nuestra ecología política, ¿cierto?
Jason W. Moore: El argumento central del libro es en realidad doble. Por un lado, trata de frente las cuestiones epistemológicas y filosóficas relativas a esa supuesta división entre civilización y barbarie, que hoy en día ha sido reformulada como entre sociedad y naturaleza. Lo pongo en estos términos porque estos conceptos son fundamentales en el auge del capitalismo. Esto es, toman forma durante el auge del capitalismo y a causa del auge del capitalismo. Cuando digo capitalismo, no me refiero a unos tipos ingleses muy listos con su carbón y sus máquinas de vapor en el siglo XVIII. Me refiero a 1492, a la conquista ibérica de las Américas, y a los subsiguientes genocidios y transformaciones del continente. En los imperios ibéricos, y especialmente en el español, predominaba el principio del instrumentalismo metafísico, que sostenía que los pueblos indígenas debían obedecer a los cristianos españoles, del mismo modo que estos, y otros súbditos cristianos, debían obedecer a Dios. En otras palabras, los pueblos indígenas, como el resto de la naturaleza, eran considerados naturaleza imperfecta. En esta cuestión estoy en deuda con el trabajo de Orlando Bentancor. Esos son los orígenes de la gran división entre civilización y barbarie. Ahora bien, como puedes imaginarte, esas no eran cuestiones puramente epistemológicas. No son cuestiones meramente académicas o interpretativas. Son lo que llamo “abstracciones rectoras”, una idea que tomo de Sohn-Rethel y otros sobre la abstracción real: que el valor bajo el capitalismo es una abstracción real que toma una vida propia que no es real, pero que se instala en la realidad. Bien, civilización y barbarie se convirtieron en el conjunto dominante de abstracciones rectoras: abstracciones que eran cruciales para el dominio burgués e imperial desde el comienzo mismo del capitalismo. Y en mi opinión, esto es lo que los críticos de la perspectiva de la ecología-mundo no han sabido ver: que la estructura intelectual de la oposición civilización/barbarie era en sí misma una herramienta conceptual, pero también práctica y política, en manos de los imperialismos y de las burguesías emergentes de la época.
Dicho de otro modo: mirar el mundo en términos de naturaleza/sociedad no solo implica mirarlo como un imperialista, sino que implica de hecho reactivar desde el principio el mismísimo aparato epistemológico y político del imperialismo.
Jason W. Moore is an environmental historian and historical geographer at Binghamton University, where he is professor of sociology. He is author or editor, most recently, of Capitalism in the Web of Life (Verso, 2015), Capitalocene o Antropocene?(Ombre Corte, 2017), Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism (PM Press, 2016), and, with Raj Patel, A History of the World in Seven Cheap Things (University of California Press, 2017). His books and essays on environmental history, capitalism, and social theory have been widely recognized, including the Alice Hamilton Prize of the American Society for Environmental History (2003), the Distinguished Scholarship Award of the Section on the Political Economy of the World-System (American Sociological Association, 2002 for articles, and 2015 for Web of Life), and the Byres and Bernstein Prize in Agrarian Change (2011). He coordinates the World-Ecology Research Network. He can be reached at: jwmoore@binghamton.edu.
World-ecology is a collaboration, a conversation. Ours is a global conversation of scholars, of artists, of activists about planetary justice. It draws seriously on Marx, but refuses the conceit of a “One True Marx.” There’s no True Marx, only a historical Marx. The same is true for other great thinkers. I think one of the great risks of radical traditions is found in the tendency to convert ideas into beliefs, and beliefs into sacred objects. Then one defends the sacred object — “socialism in one country” or “the working class” — instead of cultivating a revolutionary praxis.
For the world-ecology conversation, my hope is that it encourages and facilitates conversations and syntheses useful for planetary justice in the twenty-first century. I’ve always insisted that some of my formulations will be more useful than others — some may not be useful at all! My approach has been to raise questions about the lacunae between radical interpretations of historical change – including the present as history. In Capitalism in the Web of Life (Moore, 2015), I raised questions about the connections between relations of domination, exploitation, and environmental history. How can feminist, environmentalist, and Marxist critiques be reworked in a new synthesis? And what might a generative synthesis — generative, that is, of further investigation, narration, representation, research, conversation — look like?
World-ecology is about sparking conversation, and this often leads in unexpected — indeed often uncomfortable — directions! Too many radicals need to be “correct.” The point of world-ecology is not to arrive at the correct line, and then to defend it. Our collaborative ambition is to open, sustain, and support conversations that generate emancipatory knowledge for planetary justice. That means, among other things, that we have given up the certainties of past knowledges. Those past knowledges are important and indispensable. At the same time, the modes of thought that have created today’s planetary crisis will not lead us towards planetary justice. An emancipatory praxis must insist that no one has all the answers; and that compelling responses to planetary crisis are by nature collective.
World-ecology has therefore never been about my position on this or that historical or theoretical question. Far from it! My sense is that it’s a conversation cohered by a commitment to understanding human history — including the history of the present — as co-produced with and within webs of life. There’s a philosophy of history that views the historical geography of webs of life as ontological conditions. This encourages a historical method that asks how human organizations of power, production, and reproduction are not only producers of these webs of life, but also products of them. Basically, we ask: How are human relations configured with and within nature as a whole?
That’s a horizontalist philosophy of humans in the web of life. It has practical implications. Perhaps most significantly, that philosophy challenges views of human liberation that treat the web of life as secondary. There’s been a long history of socialist projects that have treated Nature as a productivist resource. There are a lot of dangers with this, one of them being that Nature is never limited to extra-human nature; it always includes human populations.
You will notice that I have written Nature in the uppercase. And that idea — Nature — is always contrasted with Society, Civilization, or something to that effect. That’s more than an idea. It’s a practice. And it’s praxis: of dominating humans, not just the soils and streams and fields and forests. In other words, Nature is — and was from 1492 — a class project, an imperial project that fused the production of “surplus value” and the exercise of “surplus power” (see especially, Patel and Moore, 2017).
World-ecology therefore takes the history of ideology and cultural domination very seriously. I do not think this history is separate from capitalism’s devastations of the web of life; nor do I think we can make sense of race, gender, and sexuality abstracted from the world-historical fetishes of Nature and Civilization. Fundamental to world-ecology is the claim that modern modes of thought and culture, power and accumulation constitute an evolving totality. In my view, the emergence of capitalism can only be adequately understood in these terms. I think the role of class struggles and economic change is well understood, so let me simply focus on capitalism’s emergent geoculture. Capitalism’s geoculture, geopolitical economy, and systemic class antagonism are all moments of this evolving whole, each moment implying specific relations with webs of life.
This geoculture was premised on two reinforcing logics. One is the logic of the binary code, and its earliest expression was the ontological claim of Civilization versus Nature. The other was the logic of instrumentalism, necessary if (some) humans wished to transform most humans and the rest of nature into profit-making opportunities. From the beginning of capitalism, “dominate and profit” was dialectically joined to “define and rule” (Mamdani, 2012).
Capitalism’s geoculture reaches far beyond the binary of Civilization and Nature. After 1492, its animating logic rapidly entangled with binaries of gender, race, and sexuality, and quickly enmeshed in strategies of imperial rule and capital accumulation. When I say that capitalism works through a binary code, I am highlighting a specifically capitalist praxis. That is, capitalism’s praxis is a unity of thought and action that develops historically by rewarding practices that enable – and punishing practices that obstruct — the endless accumulation of capital.
This praxis is a geocultural factory of fetishization; it fragments reality, issuing segments of binary code, then using these fragments to dominate, appropriate, and exploit. Civilization and Nature — again in the uppercase –are real abstractions. Their power resides in the degree to which the One Percent acts as if they are real, and the degree to which the 99 Percent accepts their reality. The real abstractions Civilization/Nature may be understood as a world-historical expression of alienation under capitalism — that is to say, this binary is the geocultural expression of the worldwide class struggle.
But it is not the only form of alienation. As soon as we look at the history of this geoculture, we see that the boundary between Civilization and Nature is intimately connected the world color and gender lines. The racialization and gendering of work relations, ongoing from 1492, has flowed through — and in turn reinforced — the real abstractions of Civilization and Savagery. Languages of civility and savagery have always formed a kind of discursive “raw material” for racist, sexist, and homophobic discourses and practices. As Silvia Federici (2004) points out, women became the “savages of Europe” in early capitalism, their life-activity redefined as non-work. Women were “naturally” fit to be mothers and caretakers, work that needn’t be compensated as work. Everywhere in the Atlantic world, non-Europeans — Africans, indigenous peoples, Slavs, the Irish – were redefined as savages. They were assigned to Nature, not Civilization — the better their lives and work could be cheapened (Moore, 2017a, 2017b, 2018a, 2018b).
REFERENCES
Federici, Silvia (2004). Caliban and the Witch (New York: Autonomedia).
Mamdani M. (2012). Define and Rule (Cambridge, MA: Harvard University Press).
Moore, Jason W. (2015). Capitalism in the Web of Life (London: Verso).
Patel, Raj, and Jason W. Moore (2017). A History of the World in Seven Cheap Things (Berkeley: University of California Press.)
Jason W. Moore is an environmental historian and historical geographer at Binghamton University, where he is professor of sociology. He is author or editor, most recently, of Capitalism in the Web of Life (Verso, 2015), Capitalocene o Antropocene?(Ombre Corte, 2017), Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism (PM Press, 2016), and, with Raj Patel, A History of the World in Seven Cheap Things (University of California Press, 2017). His books and essays on environmental history, capitalism, and social theory have been widely recognized, including the Alice Hamilton Prize of the American Society for Environmental History (2003), the Distinguished Scholarship Award of the Section on the Political Economy of the World-System (American Sociological Association, 2002 for articles, and 2015 for Web of Life), and the Byres and Bernstein Prize in Agrarian Change (2011). He coordinates the World-Ecology Research Network. He can be reached at: jwmoore@binghamton.edu.
Excerpted and adapted from Jason W. Moore, 2019. World-Ecology: A Global Conversation, Sociologia Urbana e Rurale 120, 9-21. (Interviewed by Gennaro Avallone and Emanuele Leonardi.)
